День - Майкл Каннингем

фосфорически-зеленого мха и ослепительно голубыми термальными источниками. Самый неземной из всех мыслимых пейзажей лица земли. Будто лицо совсем другой планеты, обманувшей бы, наверное, надежды космических туристов, предъявив им вместо изобилия – джунглей, кишащих неведомыми тварями, крылатыми, или копытными, или всякими-разными, – свое застывшее, суровое великолепие, что можно, пожалуй, отождествить с подачей папоротника к столу. Сравнил ведь Робби в своем давнем письме Исландию с раем, пусть и сбившим бы с толку тетю Зару, бедную старушку, которая потребовала бы объяснений: не случилось ли какой-то ошибки, не отправили ли ее после праведной и добродетельной жизни не в тот загробный мир?

подпись: Мы с Робби как в раю. Здесь, посреди всего.

Изабель продолжает изумляться временами: Вульф (и теперь Робби вместе с ним) пробыл в Исландии уже больше года, а подписчики и не замечают, похоже, или им все равно. Это, размышляет она, вроде как вечность для Робби и Вульфа. Бегство из временны́х рамок.

Никто и не догадывается, что Натан, улизнув из дома, пошел к озеру. Никто не заметил. Натан уже не так удивляется, как раньше, что другие верят утверждению, будто у него все нормально. Уже почти не винит их в этом. Всем ведь хочется, чтобы одним беспокойством было меньше.

Он лежит навзничь на хрусткой траве, разглядывая роящиеся в небе звезды.

Ночью это место уже не кажется таким заурядным. Может быть, оно все-таки подходящее.

Приподнявшись на локтях, он смотрит с небольшой возвышенности на озеро. Вот какое это место с самим собой наедине. Вот деревья со слабым смолистым запахом. Вот спокойный простор воды. Вот небо и тишина.

Нет, он не заслуживает прощения. И знает это.

Он встает, подходит к кромке озера. Звезды в небе так ослепительны, что самые яркие из них мерцают, поигрывая, и на черной глади воды.

А если войти в нее? И поплыть к ближайшей звезде?

Наклонившись, Натан зачерпывает воду в ладони. А она гораздо холодней, чем он думал. Озеро ледяное – вот что пугает его больше всего, и страх этот ему неприятен. Сделав полшага вперед, он опять погружает ладони в воду. Она плещется у носков его кроссовок. Натан уверен, что сможет преодолеть страх перед холодом, если даст себе время собраться с духом. Откуда-то с другого берега доносится ропот совы, такой тихий, что можно решить по ошибке, будто звук этот издает озеро, печально вздыхая. Натан заходит в воду по икры. Дно озера илистое – засасывает кроссовки. В непроглядной черноте воды его ступни исчезают бесследно. Он способен окунуться в свой страх перед холодом. Уверен в этом. Он делает еще шаг вперед. Звезда поблескивает на воде. На дальнем берегу снова ухает сова.

Изабель набирает текст от имени Вульфа, публикует его вместе с картинкой, и тут на кухне появляется Дэн. Она незаметно сует телефон обратно в карман.

– У тебя все нормально? – спрашивает Дэн.

– Угу.

Она не поворачивается к нему. Когда живешь раздельно с мужем, считаться с его чувствами, как выяснилось, уже необязательно. Даже если вы расстались любезно – без войны, скорее признав общее поражение: любовь подошла к концу. Даже если остались друзьями, или каким там словом вы предпочитаете называть свои теперешние отношения.

– Цыплят собираешься в духовку класть? – спрашивает он.

– Собираюсь.

Изабель прижимает локти к бокам. Дэн явно подошел ближе – слегка усилился его дух: соленая остринка пота в сочетании с тем, что иначе как “Дэн” и не назовешь, – запахом металла как будто бы и кедровой стружки, однако же не того и не другого. Реже встречаясь с Дэном, Изабель обоняет все это гораздо отчетливей.

– Может, я займусь ужином? – спрашивает он.

– Правда?

– Ага.

Изабель поворачивается к Дэну. Она обескуражена на секунду его цветущим видом, его выдержанной временем красотой, хотя виделись они всего минут двадцать назад. Всю жизнь ей знакомый Дэн буквально в последнюю минуту претерпел некое превращение, стал вдруг старше и симпатичнее – ему как будто громкости прибавили. Жгучим блондином он остался только на кончиках волос. Рот Дэна заключают в скобки две глубоко прочерченные борозды, не только подчеркивая мягкость его губ, но и придавая им властную соблазнительность, чего недоставало в свое время его более миловидному юному лицу. Дэн с неожиданной веселостью справляется с тем обстоятельством, что ничего серьезного и продолжительного из его “камбэка” не вышло. Не пришлось бы утешать его, думала в ужасе Изабель, но Дэну этого, как выясняется, не нужно. Порой она спрашивает себя, не была ли причиной их разрыва во многом ее неготовность поддерживать Дэна в процессе испарения его надежд, ее обеспокоенность перспективой заставать его среди дня еще лежащим в постели, ожидая, что сейчас она придет и предложит ему какие-нибудь доказательства бесценности жизни и взаимной любви – всех этих якобы вечных истин, и для нее самой отнюдь не несомненных.

Тот Дэн, однако, так и не явился на свет.

А этот Дэн доволен, и вполне, своим кратким недоуспехом – хорошо, считает, потрудился, – и примерно так же доволен (или делает вид) местом преподавателя в частном университете Нью-Скул. Этот Дэн не смущен тем фактом, что в основном деньги по-прежнему зарабатывает Изабель. Этот Дэн опять же доволен (или делает вид) тоже весьма неожиданным успехом младшего брата: в галерее на Орчард-стрит открылась выставка Гарта, Музей Уитни купил одну из его работ. Уитни, по причинам, только музею известным, захотел приобрести изделие под названием “Гамлет” – из свиной шкуры, обмазанной смолой и утыканной кусочками битого стекла, фальшивыми алмазами и настоящими зубами, которые Гарт заказал через интернет – да, и такую жуть можно заказать.

Странное дело, но, добившись успеха, Гарт как будто постарел. Приходят на ум эпитеты “осунувшийся” и “болезненный”, чего раньше и в помине не было. Дэн же, слегка преуспевший, но по большому счету все же потерпевший фиаско, устойчив и весок, будто высеченный из розового гранита.

Интересно, многие женщины начинают с большей благосклонностью и, ну ладно уж, вожделением думать о своих мужьях после того, как ушли от них? Может, кто-то проводил исследования. Стоит погуглить.

– Садись туда, – он указывает на дубовый табурет, который Изабель купила в захудалом антикварном магазинчике, а тот через неделю закрылся, пополнив ряды заведений, как-то переживших худшее, но разорившихся на фоне последствий.

Она садится на табурет. Он берет со стола бутылку каберне, безошибочно определяет, неизвестно как, ящик, где хранится штопор. Говорит:

– А кухня симпатичная.

Да, кухня – единственное неоспоримое достоинство этого дома. Жилье Изабель снимала в слегка помутненном состоянии, знала только,