Желчный Ангел - Катя Качур
«Давали спектакль. Пришли все и Николенька. Смотрел озорно. Стыдилась».
«Маменька играла Грига. Николай сидел рядом. Баловался. Щеки пылали. Папенька шикнул на него».
Поначалу Сергею Петровичу тяжело было воспринимать рваную речь, но постепенно он втянулся в этот слог, в эти подлежащие и сказуемые, не осложненные деепричастными оборотами, в эту стилистику мысли, цепляющую только главное, но при этом сохраняющую нерв событий.
Греков обнаружил, что и сам именно так воспринимает сейчас действительность. Излишние подробности раздражают, поэтические украшательства неуместны, скрытый смысл отсутствует.
Из написанного складывалась вполне цельная картина. Маша была влюблена в Николеньку. Он то появлялся на званых вечерах, то исчезал. То шалил, то был невнимателен, то трогал ее за руку, то танцевал с сестрами.
Сергей Петрович пролистал еще половину дневника, убедился, что события не развиваются дальше улыбок и взглядов, и перешел к другому тому.
В нем девица уже повзрослела. Почерк стал тверже, предложения – чуть краше, в них часто проскакивало слово «поцелуй». Следующие пару тетрадей Машенька готовилась к венчанию, но Николай продолжал мытарить ее резкой сменой настроения, чем дико бесил Грекова.
«Женись уже, придурок», – бурчал писатель, пронизанный солидарностью с неопытной прабабкой.
Маша начала датировать записи, над ними появилась цифра 1916. В шестнадцатом году ей было около девятнадцати лет, посчитал Греков.
Он бродил по вечерам вдоль бурой речки, переходил по шаткому мостику и думал о том, что в таком же возрасте могла быть его дочь. Почему он не остановился ни на одной женщине? Почему не позволил нарушить свой покой, не дал ворваться в дом детскому плачу, пеленкам, памперсам, градусникам, погремушкам?
Греков любил наблюдать за детьми в метро и на улице, видел, казалось, насквозь их характеры, придумывал на ходу судьбы, раздавал будущие профессии, но ни разу не захотел иметь рядом с собой нечто подобное.
Мама, старенькая, до сих пор упрекала его в том, что не родил внуков.
«На тебе же род оборвется!» – причитала она.
Греков не чувствовал за собой рода. Братьев-сестер ему не родили, мама-папа всю жизнь работали, детство он провел один, в домашнем заключении и постоянном соблюдении диеты. Кроме Миры, настоящих друзей не было. Дружбу нужно поддерживать: бегать во дворе, играть в футбол, обедать за одним столом.
Болезнь срывала все планы, обесценивая его обещания. Сегодня могло быть все хорошо, а назавтра, съев лишнюю ложку йогурта, он лежал зеленым возле унитаза и пропускал запланированную встречу. Приятели обижались, а затем, по мере взросления, Греков сам стал избегать общих мероприятий, чтобы не прослыть кидалой. В итоге прослыл затворником. И это болезненное одиночество оказалось самым надежным защитником. Оно обнимало, укутывало, качало на ручках и, не отпуская во внешние миры, заставляло придумывать свои.
Теперь все изменилось. Сергей Петрович мог есть и пить, мог спокойно договариваться о свиданиях, заранее бронировать билеты, колесить по миру и питаться в бомжатских забегаловках. Но собственные миры больше не придумывались, дома не строились, не заселялись людьми, не заполнялись эмоциями. Дождь был обычным потоком воды, а весна – простой сменой времени года. Без деепричастных оборотов. Без подробностей.
Может, потому жизнь Маши Перловой поглотила его без остатка. С четвертого дневника он решил не пропускать ни страницы, строку за строкой продираясь сквозь запутанный почерк.
Часами находясь под капельницами, представлял иную жизнь: театральные гостиные и музыкальные салоны, собиравшие московский бомонд. Девчушку в голубом платье с кружевами по лифу (она упомянула, что бессменная Настасья купила отрез голубого атласа и белый нижегородский гипюр). Николая – избалованного красавчика, который все же уговорил ее на внебрачную связь. Внезапную беременность, скрываемую от родителей (ну что же ты, Маша!).
С началом революции записи были все более расплывчатыми, капли воды, видимо – слез, размывали целые фрагменты.
Венчание молодых откладывалось. Машенькин мир – рушился.
«26 октября 1917. Настасья вернулась зареванной. Говорит, на улицах баррикады из дров и обозов. Филипповская булочная на Тверской разграблена. Пекари вышли защищать свои дома, но их расстреляли. Настасья близко видела одного мертвого на асфальте с разбитым лицом. На груди кровь. Мой ребенок бьет кулаком в живот».
«27 октября 1917. Настасья ездила в аптеку на Тверскую. Ничего не купила. Аптеки больше нет. Дверь настежь открыта. Внутри перебиты все пузырьки и фарфор. Пол черный, залит настойками. Большевики расстреляли зеркальные витрины Пате возле дома Бахрушиных. Сигарный магазин, что рядом с булочной, разворован. Кругом рассыпан табак. Кузнецовы собираются в Германию. Маменька говорит, мы тоже скоро тронемся».
«29 октября 1917. На нашей Мясницкой кошмар. Стрельба, грохот. Мне страшно. Маменька пакует чемоданы. Отдельно собрала драгоценности. Отец работает с бумагами, завершает дела. Большевики заняли Почтамт и Телеграф. Иван Ильич был на улице. Стреляют в “Метрополь”. Стекла, камни летят вниз. Мама передала мне шифр прабабушки Елизаветы. Настасье сказала ножичком выковыривать бриллианты и зашивать под подол платья. В одном увидела Ангела. Как живой».
«30 октября 1917. Николенька тоже едет с нами. Сказал, обвенчаемся во Франции. Ребенок должен родиться в браке. Ангел, помоги! Чудесный, животворящий. Спаси нас!»
«30 октября 1917. Вечер. Иван Ильич рассказал, что ездил в контору на Лубянскую площадь за документами. Попал под обстрел. Два раза остановили, проверили, нет ли оружия. Из артиллерии палят по Кремлю. Разрушены Никольские ворота. Расстреляна икона Николая Чудотворца. А ведь она выдержала войну с французами. Ангел, помоги! Ребенок внутри ходит ходуном!»
«1 ноября 1917. Батюшка Иоанн поведал Кузнецовым, как попал под перекрестный огонь на Пречистенке. Остался жив. На Остоженке заметил убитых женщин и священников. Среди них была даже раненая сестра милосердия. Солдаты, видя людей, кричали: стреляй! И палили по мирным обывателям. В моей утробе тоже происходит война. Ангел, смотрю на тебя беспрестанно! Помоги! Дай нам уехать!»
«2 ноября 1917. В наш дом ворвались. Папеньке заломили руки и вывели вон. Настасью ударили по щеке, выбили зубы. Забрали украшения. Меня прощупали. Разорвали платье. Убедились, что беременна. Хохотали. Бриллиантов не нашли. Ангела я проглотила, пока врывались в мою опочивальню. Завтра мы должны покинуть Россию. Ангел, помоги! Кажется, у меня начинаются схват…»
На этом записи в дневнике обрывались. Сергей Петрович не на шутку разволновался. Только начиная изучать последнюю тетрадь, он обратил внимание, что ее корочки пропитаны какой-то коричневой грязью. Греков поднес к ноздрям и на близком расстоянии различил отвратительно тухлый запах.
«Кровь! – догадался писатель и инстинктивно отшвырнул дневник. – Нужно сделать генетическую экспертизу родства!»
Воображение ходило ходуном, как ребенок в Машенькином животе. Драма, равную которой трудно было придумать, всю жизнь хранилась у него под носом, в платяном шкафу.
Выходит, что Маша родила и тут же уехала, а дочка – Сережина бабушка – осталась вместе с Настасьей в России. И он, Греков, заурядный белобрысый Греков, возможно, является потомком рода Перловых.
Те ли это Перловы, что владели чайным бизнесом по всей стране?
Сергей Петрович вспомнил, как покупал кофе в знаменитом здании на Мясницкой, и оробел. Судя по дневникам, Машенька вела свой «репортаж» именно из этого дома.
Почему его мама проигнорировала эту историю? Почему не рассказывала ее в качестве сказки на ночь? Боялась осуждения? Скрывала непролетарское происхождение?
Сергей Петрович кинулся было к телефону, чтобы тут же позвонить маме, тут же сообщить Мире, но в очередной раз бессильно опустился на кровать.
До конца месяца, а это еще пять дней, телефон для ал-кашей был недоступен.
Он с силой выдохнул и рухнул на кровать.
«А бабушка-то – Ольга Александровна! – подумалось вдруг Грекову. – Значит, верная Настасья не захотела записывать отцом малышки мудака Николая».
Он прикрыл глаза и подумал, что, если б оттолкнуться от этой истории, можно было завернуть шикарный сюжет. Осталось только вернуть потерянное – умение рождать новые миры…
Часть 3
Глава 26
Нет
Вадим втайне гордился Маргошей. После операций, когда удавались десять-пятнадцать
Откройте для себя мир чтения на siteknig.com - месте, где каждая книга оживает прямо в браузере. Здесь вас уже ждёт произведение Желчный Ангел - Катя Качур, относящееся к жанру Русская классическая проза. Никаких регистраций, никаких преград - только вы и история, доступная в полном формате. Наш литературный портал создан для тех, кто любит комфорт: хотите читать с телефона - пожалуйста; предпочитаете ноутбук - идеально! Все книги открываются моментально и представлены полностью, без сокращений и скрытых страниц. Каталог жанров поможет вам быстро найти что-то по настроению: увлекательный роман, динамичное фэнтези, глубокую классику или лёгкое чтение перед сном. Мы ежедневно расширяем библиотеку, добавляя новые произведения, чтобы вам всегда было что открыть "на потом". Сегодня на siteknig.com доступно более 200000 книг - и каждая готова стать вашей новой любимой. Просто выбирайте, открывайте и наслаждайтесь чтением там, где вам удобно.
