Предчувствие - Анатолий Владимирович Рясов

на похоронах. Да, очень скоро настанут дни, в которых ее не будет. Только справки, только мельком увиденное свидетельство о смерти, напоминающее о невыносимом запахе больницы, размытые печати. Впрочем, даже они минуют его. Ведь он не родственник. Почему-то обострятся звуки. Гудение ламп, гул воды в трубах, какой-то мягкий стук. Словно тихие голоса детей, которые так и не успеют у них родиться.

Эпизод восемнадцатый,

уместность которого в третьей части, должно быть, вызовет вопросы у критически настроенного читателя

Другой мальчик. Назовем его N. Родится в другом городе. Для симметрии тоже можно назвать его N. Впрочем, нет, нельзя. Ведь это вовсе не другой, захолустный, никому не известный, а тот самый город, про который мы никак не перестанем вам рассказывать. Да-да, речь о Столице. N родится именно здесь. Ничего удивительного, такое вполне способно случиться. И в день его рождения никто, конечно, не рискнет предположить, что когда-нибудь два мальчика встретятся. И с какой, собственно, стати помышлять подобное? Что за несуразные фантазии? О втором ребенке в эту пору в Столице и вовсе никто не будет знать, кроме разве что нескольких подруг бабушки Петра, которым она непременно сообщит новость о рождении внука. Вот только ни одна из этих подруг не будет знакома с родственниками N, поэтому параллель не захочет выстраиваться. Да и почему мы вообще так поспешим ее провести? Итак, два ребенка окажутся похожи на линии, одновременно прочерченные в разных плоскостях. Сделаем вид, что это удачное сравнение.

Нужно сказать несколько слов о районе, в котором он вырастет? Извольте послушать. Самая окраина города, балкон с видом то ли на завод, то ли на теплоэлектроцентраль, теперь уж не припомнишь. Окна в парадных (лучше, конечно, назвать их подъездами) привычно будет видеть разбитыми, а все ближайшие дворы окажутся облюбованы пьянчугами. Драки у обшарпанных стен станут своеобычным вечерним занятием. Полумертвые деревья и кусты. Говоря начистоту, местечко больше подойдет для самоубийц, чем для новорожденных. Впрочем, только на первый взгляд – висельников тут всегда будет меньше, чем младенцев. Как-то так сложится. Отчего-то все эти персонажи привяжутся к жизни, хотя частенько будут говорить друг про друга слова «больше не жилец» (не в глаза, конечно, а за спиной). А их дети будут расти в этом дыму, впитывать его, превращаться в родителей. Что ж, достаточно об окрестностях.

Очень странно, но N выпадет из привычного расписания. Еще удивительнее, что ему это дозволят. Мы не возьмемся судить, почему так случится, да это и не наша задача. Впрочем, какой-то процент случайных отклонений от сложившихся традиций всегда возможен. Ах да, еще у N будет младшая сестра. Для простоты повествования назовем ее A. Пусть их имена составят английский неопределенный артикль. Ведь нам и вправду так сложно дать определение этим детям. А если поставить буквы в другом порядке, получится не слишком известный шотландский диалектизм, означающий «нет», – синоним no, на письме отличающийся от всем знакомой частицы речи лишь одной литерой, а на слух различие далеко не всегда уловимо. Вновь удивительно подходящее слово. Какие ирреальные совпадения. Отчего-то нам будет везти на них. Отчего-то нам захочется немного поговорить на иностранном языке. Простите нам эту блажь. Кстати, брат и сестра тоже полюбят поэтические игры и перестановки букв, хотя они и не станут главным источником их вдохновения. Найдутся другие ключи: первого заинтересует звук, вторую – пространство, форма вещей. И они будут делиться друг с другом самыми сокровенными мыслями: девочке захочется увидеть звуки, мальчику – услышать цвет и форму. В конце концов им это удастся. Они будут делиться друг с другом решительно всем.

И все же, несмотря на дружбу с сестрой, мальчик N нередко будет оставаться один. С девочкой A по воле брата это тоже станет часто случаться, ей придется непросто, но не будем отвлекаться, сейчас речь об N. Впрочем, они привыкнут не бояться одиночества. Так вот, N приноровится уходить в глухой, окутанный непроходимыми зарослями парк, скрываться в каких-то оврагах, не спрашивайте, где он найдет их в таком многолюдном городе. Но именно там N часами будет просиживать с закрытыми глазами, вслушиваться в мир. Особенно сильно его заинтересуют звуки на пределе исчезновения, отороченные тишиной шумы: последний, ничего не сулящий трепет гула. Бросая камни в пруд, он станет прислушиваться к затухающим всплескам. Сидя на порыжелой листве. Да, каждый крик птицы или шелест ветки предоставит ему намного больше, чем бестолковая трепотня соседских мальчишек. Он даст немой зарок никогда не вслушиваться в нее. Что бы то ни будет. Они будут дразнить его психом, и, пожалуй, эта кличка будет не так уж далека от пророческой истины. Увы, когда-нибудь кличка сбудется. Но разве станет это волновать его? Время от времени N будет кричать, как птица, а потом прислушиваться к тающему эху своего вскрика, внезапно узнавая в нем отголоски бабушкиных интонаций, понимая, что она, наверное, вот-вот начнет волноваться и уже готова позвать его даже вот таким невероятным способом: втиснув свой тихий голос в его отчаянный вопль. Тогда он встанет и возвратится домой. Как раз к ужину.

Так интересно, бабушке никогда не захочется перечить, просто не найдется такой возможности: даже ее строгость будет какой-то слишком мягкой, не по-настоящему злой. Весь ее дом будет окутан каким-то мягким облаком, в которое N станет раз за разом проваливаться, как в блаженный сон. И еще он будет всегда благодарен бабушке за умение разрешать ему вслушиваться в мир. Да, ей вовсе не покажутся странными его привычки. Или все это – преувеличение, миф из его памяти? Наверное, дело в том, что когда-нибудь N вырастет и начнет путать образ из прошлого с настоящим, давно умершим человеком. Но у нас все равно не появится другого источника, кроме его памяти. Так что доверимся памяти ненадолго. Не все в ней выдумано.

И еще одно замечание. Мы уверены, что невероятное совпадение рано или поздно бросится и вам в глаза, но лучше на всякий случай укажем на него: да, оба мальчика будут лишены матерей. Вот он, первый повод для пересечения линий. А вдруг он и окажется главным? Но сами они никогда не станут говорить об этом – ни друг с другом, ни с остальными, но как будто бы почувствуют пустоту, объединяющую их. Наверное, она же в конечном счете и разлучит их. И у того и у другого будет черная дыра на месте матери. И они никогда не смогут забыть о ней. В отличие от Петра этот второй мальчик, по имени N, несколько раз увидит свою. Маму. Но слишком мало, чтобы полюбить ее, и точно так же – очевидно недостаточно, чтобы возненавидеть. Странные свидания, лишь усугубляющие отсутствие. Мать станет для N одним из затихших, едва слышных, но не столь уж спокойных, пригрезившихся звуков. И мы больше ничего о ней не скажем.

Стоп, но ведь у A тоже не будет матери. И рассказ об этом отнюдь не менее, а в каком-то смысле даже более важен, но тем не менее мы не решимся начать его. Почему же мы не напишем об этом? Отчего мы выбрали N в качестве героя этого эпизода? Что будет значить для А это отсутствие? Или для Петра? Дело в том, что они никогда не расскажут. Потому и мы не сможем продолжить. Да, совсем обойти молчанием эту тему не удастся, но и сказать даже