Нахид - Шахрияр Замани

Шамси осторожно помогает тётушке лечь. Моё изумление от происходящего не уменьшается. Шамси садится рядом с тётей и, указывая на меня, спрашивает:

– Узнала её?! Это Нахид, дочь Нази.

Я глажу тётушку по голове. Её окрашенные хной волосы – влажные. Она тоже трогает свою голову и спрашивает:

– Шамси, где мой платок?

Шамси срывает с головы свой зелёный платок и машет им в воздухе:

– Слышала?! Она сказала «Шамси»!

И Шамси начинает танцевать «чупи» – «танец с платками». Учитывая её возраст и вес, танцует она прекрасно; и коленка её прошла. Схватив меня за руку, поднимает и меня; и мой танец с ней вдвоём становится одним из незабываемых впечатлений этого путешествия. Наконец мы обе выбиваемся из сил, и запыхавшаяся Шамси восклицает:

– Ну ты даёшь! А при твоей образованности – не подумала бы! Но за Нази тебе не угнаться.

– Шамси, стыдись, – говорит ей тётя. – Дай мне платок.

Шамси набрасывает свой платок на голову тёти и говорит:

– Теперь ты спокойна? Нахид все наши плеши и паршу видала, но глаза закрыла.

Тётушка разводит руки, и я бросаюсь в её объятия. От неё пахнет моей любимой тётей.

– Нази где? – спрашивает она.

– Дорогая тётя, мама не приехала. Я одна приехала.

– Одна?! А где Асгар?

– Асгар?! – восклицает Шамси. – Разве его невеста это позволит?

– Его невеста?!

– А ты не знала, Туба? – говорит Шамси. – Асгар сделал предложение дочери архитектора Хоршида.

Тётушка опять вцепляется в постель и силится сесть, но не может.

– Вообще-то, ты не можешь двигаться, – говорю я ей. – Тебя парализовало.

Тётя берёт меня за руку:

– Нахид, прости меня!

Я даю ей седой волосок и спрашиваю:

– Ты знаешь, чей это волос?

Из её глаз начинают течь слёзы, и она говорит:

– Мама была благочестива и образованна; одарённее и грамотнее многих мужчин. Часто перечитывала «Шахнаме» и этот «Диван». Бедняга в конце жизни теряла волосы: везде, где присядет, оставляла их. Я сама видела. Это её волос – да помилует её Аллах.

Сердце моё не на месте, и даже напоминающее чудо выздоровление тёти меня не очень радует. Каким бы подлецом ни был Пэжман, он не соврал – тем более, ведь он был пьян. И, как я себя ни успокаиваю, тревога моя не уходит. Я боюсь, что своим бездействием или ещё чем-то ставлю под угрозу жизнь Хоршид-хана. Если бы у Кейхана были нормальные отношения с отцом, я бы сказала Кейхану. Других членов семьи Пирния я не хочу тревожить попусту. Но сама решаюсь ехать в хосейние и вызываю по телефону такси. Скажу Хоршиду обо всём; надо было сразу поехать туда и облегчить душу! Поцеловав тётю, я прощаюсь с ней, а её «Да хранит тебя Бог» – лучшее мне напутствие.

Машина Хоршид-хана стоит на обычном месте. Немного успокоившись, я трижды звоню в заливистый звонок. Сильно похолодало, и я дрожу. Поднимаю воротник пальто. Может, он отошёл в умывальник, потому и не открывает? Вчера он мне дал ключ от хосейние, но я не осмеливаюсь заходить одна. Он сказал: «Если будет острая необходимость, воспользуйтесь ключом». Есть ли сейчас такая необходимость или её нет? От безлюдности улицы в душе моей становится ещё бесприютнее. И никого не видно из революционной молодёжи. Я уже привыкла к ним, а ещё больше к их голосам. По вечерам я набрасываю на плечи пальто, беру чашку горячего чая и сижу на крыльце до тех пор, пока не услышу последний возглас «Аллах акбар». До слуха доносятся самые разные голоса: женские, мужские, даже детские, – все они наполняют меня энергией. Я слежу за некоторыми голосами и, если в один из вечеров не услышу какой-то из них, начинаю беспокоиться. Говорю себе: не приведи Господь, ранили или убили во время демонстрации.

Я всеми способами отгоняю мрачные мысли и убеждаю себя, что Хоршид просто поехал к кому-то в гости. Дольше ждать у этих зелёных дверей нет смысла. Может быть, он сейчас у того же господина Ширази. И если я ещё промедлю здесь, то пропущу сегодняшние революционные лозунги на моей улице. Кстати, мой собственный квартал имеет другую атмосферу; я не должна была отпускать такси.

Я перехожу через улицу и медленно иду по ней, надеясь увидеть такси. Половина магазинов закрылась, и улица безлюдна. Если бы я не спешила домой, я бы вволю поела вот этой варёной свёклы. Встаю рядом с тележкой продавца свёклы и жду такси. Торговец осветил свой бак лампой в сетке, её красивый свет привлекает покупателей. На той стороне улицы я вдруг вижу почти скрытого стволом дерева человека. Он иногда выглядывает и смотрит на стены хосейние, потом вновь прячется. Стоит он ко мне спиной, и его поведение настораживает меня. Подъезжает мотоциклист, опасно тормозит, потом свистит. Мотоциклист кажется растерянным, и вдруг к нему кто-то подбегает. Бегущий хромает, и эта хромота мне напоминает о ком-то. О ком? Ах да, о Салмане! Это Салман! Я опрометью бросаюсь к нему и кричу: «Господин Салман, господин Салман!»

Мимо проносится машина, причём водитель высовывается из окошка и ругает меня. Я жестами прошу прощения и подбегаю к мотоциклу. Сидящий на заднем сиденье Салман оборачивается, и я говорю ему:

– Господин Салман, подожди. У меня дело к тебе.

Но в этот миг мотоциклист рвёт с места, и я остаюсь в облаке выхлопных газов, лезущих мне в глаза и лёгкие. Салман ведёт себя так, что даже очень доброжелательный человек начнёт его в чём-то подозревать. Не пойму, от кого или от чего он бежал. Со мной ведь у него не должно быть личных проблем. Мне становится совсем нехорошо. Я захожу в первую же открытую лавку и прошу разрешения срочно позвонить. Доброжелательный хозяин ставит на прилавок телефон красного цвета. В его закусочной нет посетителей, и сам он занят тем, что слушает небольшой радиоприёмник. Я набираю тот номер, который дал мне Асгар для экстренных случаев. И, хотя я не думала, что Асгар сочтёт эту новость столь важной, он говорит мне, чтобы я оставалась на месте и ждала его. Я кладу на прилавок купюру в два тумана и благодарю хозяина, но он отказывается:

– Госпожа, деньги забери, у меня так не принято.

– Не отказывайтесь. Вы мне оказали большую услугу.

Он кладёт рядом с деньгами завёрнутый в бумагу сэндвич:

– Вот с колбаской, за счёт заведения. Очень вкусно.

Я этого не ожидала, потому отвечаю:

– Спасибо, но я не голодна.