Последний человек в Европе - Деннис Гловер

дном, в форме песочных часов. Из первой камеры крысы попадали во вторую через отверстие в виде воронки, которое затем хитрым образом захлопывалось, когда обреченное существо оказывалось внутри.

На следующее утро он вошел в хлев под истошный визг и звон металла. Омерзительное создание неистово металось в клетке. Он представил себе, как посреди ночи они ползают по всему полу, словно живой ковер, и передернулся от этой картины. Образчик попался немаленький – один из самых крупных, что он видел, – и теперь крыса таращилась из-за прутьев своей темницы, обнажив зубы. Казалось, она хочет прогрызться к нему через древнюю ржавую проволоку, – так она царапала и грызла тонкие железные прутья. Оруэлл не сомневался, что, освободившись, тварь тут же на него набросится.

Кривясь, он поднял клетку за ручку, отстранив как можно дальше от себя, и бросил в бочку с водой. Сперва тварь металась, но скоро шум прекратился. Он вынул клетку, и утонувшая тушка всплыла к поверхности, а от нее расплывались отъевшиеся блохи. Он вышел во двор, щелкнул рычажком, открывавшим заднюю часть клетки, и швырнул трупик в кучу мусора для костра.

3

Август 1947 года. Над фермой плыл теплый летний воздух, вселяя праздничный оптимизм и наполняя его легкие как будто бы живительными силами. Даже жестокие утренние приступы кашля прекратились. В последние недели чаще приезжали гости, в том числе дети, – для них даже пришлось ставить на лужайке большую армейскую палатку. Время от времени он присоединялся к походам на пикники или рыбалку на пляжах Гленгаррисдейла и Лох-ан-Айлена, но теперь книга стала для него важней, и многие дни напролет единственным признаком его существования были щелканье клавиш и нечастые появления за столом. Здесь, на острове, в разгар этой славной поры казалось, что болезнь где-то далеко, что жизнь будет длиться вечно, а легкие будут работать, пока есть воздух.

Во время работы он заметил, как провисает стиль: часто, перечитывая только что написанное, сам морщился от избыточных оборотов и даже целых пассажей. Но их-то можно подтянуть позже, как расчалку на аэроплане, – беда не в том. Больше заботило то, как воплощается образ, впервые посетивший его года четыре назад. Хотелось донести, как чувствуется современная политика: как она меняет ощущение бритвы на коже, смысл стука в дверь, любовь и преданность. Об этом идеологи и менеджеристы не расскажут, особенно о последнем. Любовь и преданность нельзя понять через статистику – только по опыту. Обреченный любовный роман поможет объяснить все – и вот его нужно написать как следует.

Он отбросил перечитанные страницы и приготовился начать заново. Соня: если б только она сдержала слово и приехала на остров, сбежала бы вместе с ним хотя бы ненадолго. Он писал ей раз за разом, но все без толку. Ее было не сбить с однажды выбранного пути. Сперва Оруэлл обижался на ее независимость, но теперь видел, как это ценно. Соня преданна – может быть, не другим, но зато выработанному для себя образу жизни. Она не бросала вызов системе, но тайно глумилась над ее сексуальными конвенциями. Эта решимость жить, как пожелаешь, и есть основа свободы, понял теперь Оруэлл.

* * *

Квартира Сирила Коннолли, Бедфорд-сквер, декабрь 1945 года. Первой мыслью было, что она шпионка. По самой меньшей мере – какая-нибудь мелкая доносчица, которая пересказывает сплетни советскому послу за ужином в модном ресторане.

– Джордж, старина! – Коннолли вручил ему коктейль с каким-то мерзким джином, который он откопал на черном рынке. – Вижу, ты заметил нашу Венеру.

Это была Соня Браунелл – она же Венера с Юстон-роуд или Попка Браунелл в зависимости от того, нравится она тому, кого спросишь, или нет, – и многим она не нравилась. Прозвища остались с тех времен, когда она работала моделью для художников и позировала голой, не гнушаясь и романчиками с ними, если считала их достаточно знаменитыми.

– Ее невозможно не заметить, – ответил Оруэлл.

Она была высокой и светловолосой, отличалась пышной фигурой и изящной манерой держать коктейль. За ее правильной осанкой и орлиными чертами лица, подозревал он, скрываются не самые приличные помыслы – впрочем, как раз это его не тревожило.

– Знаешь, она просто обожает знаменитых писателей. Даже живых. И очень с ними любезна.

Он замечал, как она посматривает на него, меряет искоса взглядом, что возбуждало, но и слегка пугало. Ее красота и репутация вселяли черный ужас, что в нужный момент, если такой все-таки наступит, он не сможет оправдать ожидания. Все-таки она могла получить любого – и, если слухи не врут, получала. И снова она взглянула в его сторону, вскинув золотые волосы, словно голливудская актриса. Коннолли поманил ее пальцем, и она жеманно подошла, на миг, как заметил Оруэлл, задержавшись у зеркала с резной рамой, чтобы взглянуть на свое идеальное отражение.

– Джордж – это Соня, моя помощница. Это она отвечает за всю внутреннюю механику журнала – от перепечатки рукописи до корректуры и периодической борьбы с властями за бумагу. Я имею в виду – самой настоящей физической борьбы.

– Только не греческой, – ответила она. – Это у нас в «Хорайзоне» по части Сирила. Как я слышала, он был хорош в ней в школе. Ты же с ним учился, правильно?

– А еще мы изучали обычаи жительниц Лесбоса, – добавил Коннолли раньше, чем успел ответить Оруэлл. Очевидно, она уже отказалась переспать с начальником.

Оруэлл пожал ее руку.

– Enchanté[95].

Она продлила рукопожатие – не больше, чем нужно, чтобы намекнуть на свой интерес. Вблизи он ощутил ее дорогой аромат – необычный для женщин из левых кругов.

– Вы тоже что-то пишете вдобавок к заданиям Сирила?

– О нет. Писать я предоставляю ему. Чтобы ему было хоть чем-то заняться. Зато я знаю, что мне нравится в писателях.

– Уж с этим не поспоришь, Джордж. Лучший судья качества в нашем офисе – не считая, конечно, моей Лис. – Коннолли извинился и удалился к другим гостям.

«Вот с такой девушкой», – подумал Оруэлл, – мне всегда хотелось переспать.

* * *

Оставался единственный вопрос – как. Он не пробыл вдовцом и полгода, и публичная интрижка могла погубить его репутацию, поэтому они стали встречаться втайне, в малоизвестных ресторанчиках, вдали от сплетников Сохо и Фицровии. Пришлось встретиться четыре, пять, шесть, а то и семь раз, прежде чем она согласилась пойти к нему.

Он занимался любовью в спешке, как неловкий школьник или человек, не понаслышке знакомый с проститутками, а потом они лежали в постели и курили. Он наблюдал, как Соня оглядывает комнату – грязные стены, неряшливое кресло у камина,