Улица Космонавтов - Роман Валерьевич Михайлов

сама звуковая структура слова расчленяется больным на отдельные фрагменты, слоги, причем, каждый из них приобретает для больного особое значение, чаще всего, бредовое. Так, например, один больной слово «завтракал» воспринял как состоящее из двух слов «завтра» и «кал».

Все разумно. Но когда прочел этот пример, невольно вздрогнул. Еще Кандинский выделял чувственный и интеллектуальный бред. А это какой? Ведь «кал» — это «завтра» на хинди. До рассвета надо создать новую знаковую систему, чтобы враги захлебнулись в ней как в непонятном море. Чтобы в ней завтра, кал, кал, завтра, существовали с особым.

45. Саня. Фабрика.

Летний холодный день, в котором худые люди быстро передвигаются по улицам. Все тускло-желтое, неуютное. Из животных там — птицы и собаки, остальные невидимы. В тишине пробежит собака, в тишине пролетит птица. Или призрак с местного кладбища проползет под легкой листвой, пошепчется со скрытыми мышами. Или еще кто.

Мы увидели друг друга на улице, встали на расстоянии, зафиксировались, покивали. У нас похожая одежда — спортивные штаны, темная майка, бейсболка, кроссовки. Это самая лучшая одежда.

— Как вообще сам? — Саня душевно улыбнулся.

С Саней мы не виделись лет пятнадцать. Даже удивительно, что он меня узнал.

Вспомнилось, как тогда, много лет назад меня пригласили на день рождения, а я представил, что приду на день рождение вместе с Саней, и настроение у всех испортится на весь вечер. Они будут сидеть и не знать, что говорить, будут нелепо шутить, чтобы сгладить момент неловкости. Еще надо было сделать, чтобы у меня случайно выпал ствол из-под свитера. Поднять, поморщиться, извиниться. Будет им караоке вместе с шампанским. Про ствол — это я представлял тогда, у меня его не было никогда, а у Сани был. Тогда еще одной ночью сгорела фабрика. Утром у входа сидели цыгане, смотрели на приходящих. Мы с Саней подъехали, заценили. Саня был уважаемым человеком, его пускали туда, куда не пускали других. Он проходил мимо рядов, слегка кивал, приветствовал, его приветствовали в ответ. По сути Саня был бандитом, при этом очень внимательно относился к людям, никогда не оскорблял их зря.

— Не представляешь, сколько они нагрели на страховке.

Саня присел на корты напротив цыгана, поулыбался в лицо. Цыган видом спросил, что теперь будет, а Саня так же видом ответил, что неясно. Теперь мы без фабрики, надо начинать жить по-новому. Эта фабрика стояла вообще всегда. В детстве ходили, смотрели на ее черные окна, казалось, она стояла не на земле, а была вмята в землю, вглубь. Сначала проходная, огромный забор с колючей проволокой, а дальше она — огромная, страшная. Да как она могла сгореть? Она же кирпичная, не деревянная. Еще вечером все было нормально, а утром остались развалины, всего монстра с черными стеклами рассыпало, размело по ледяной поверхности. И взрыва никто не слышал, а ведь бесшумных взрывов не бывает, если бы бабахнуло, то те, кто живет неподалеку, услышали.

Это все вспомнилось. А теперь мы стояли в холодном воздухе, смотрели друг на друга. Показалось, Саня хочет поговорить или выслушать, ему реально интересно, что я и как.

— Помнишь, в нашем дворе жила баба Бельдюга? Худая, с лицом, похожим на рыбу. Всю жизнь она проработала на фабрике. Она выходила и кормила кошек. Сама как рыба, и кормит рыбой.

— Конечно, помню. Что она?

Во мне уже никакого страха или трепета перед ним не осталось, могу рассказывать о том, что считаю важным, не считаясь с тем, как это будет понято или оценено.

— Здесь корешок бытует, пойдем, посидим у него.

Как зашли, сразу стало ясно, что это квартира шизофреника. Запах, который возник не сегодня, не из-за тухлой еды, запах, который входил в воздух месяцами, а то и годами. Много деталек: баночек-вазочек, с засушенными цветами, карточек-билетиков, приклеенных к стенам, записочек, рисунков на обоях.

— А что он?

— Спит.

А он не спал, слушал внимательно, как мы ходим и на него глядим. Удивительно, что его еще не выселили. Саня вскипятил воду, разлил по стаканчикам травяного пахучего отвара, сказал, что это полезно, укрепляет нервное здоровье.

— Начну со своего понимания географии. Саня кивнул, типа давай. И я начал.

Частные психиатрические санатории. Под Баденвайлером был такой санаторий, в нем лечился Хайдеггер. Это те самые места, в которых умер от туберкулеза писатель Чехов. Там рядом уже Франция и Швейцария, до Базеля полчаса на машине. В таком же уютном домике пили чай Гуссерль и Нижинский. Это страшные места — они уютны, в них красивая природа, чистый воздух, все, что нужно человеку для выздоровления. Тамошние психиатры — философы-экзистенциалисты с бородами, с чернильницами, пенсне, — аккуратные европейские знатоки существования.

За красивыми высокими горами заходит солнце, природа закрывает глаза, а в уютном домике зажигается свет. Милые помощницы готовят жителей к вечерним психотерапевтическим сеансам. Они подходят к окну, с застывшими улыбками наблюдают за уходящим солнцем. На кресле сидит и трясет руками автор душных текстов о величии. За ним хороший уход, ему вполне уютно, его уму не больно, тело напичкано обезболивающими, даже около носа намазано ароматным маслом, чтобы вкусно было сидеть. Ночью в домике спокойно. Если кому снится кошмар, он стонет, охает во сне, прибегают помощницы, обнимают, гладят, кладут под язык сладкий шарик.

Там же и лисы, и дикие козы, можно в окне их увидеть. Женщины больше реагируют на животных. Пробежит за окном лиса, аккуратная пожилая женщина, жительница домика, улыбнется, расскажет своему соседу о ней. Там лиса! Но соседа этим не удивить, он видел в жизни не только лис, он видел самую суть общества, видел людей с лисьими глазами и хвостами.

46. Бред Котара.

Есть в психиатрии понятие «бред Котара». Типа негативная громадность. Это может быть осознание себя заразившим планету или осознание себя источником большого нового греха.

Мы были в Латвии, на развалинах заводов-фабрик, гуляли среди руин. И в этот момент, именно в момент созерцания индустриального трупа, над нами пролетел истребитель. Первый раз в жизни увидел боевой натовский самолет низко в небе, и не там за океаном, а здесь, в пространстве, в котором рос и мыслил. Вернулся мыслями тридцать лет назад, вспомнил о том, что говорили. И воображаемо пропустил все эти тридцать лет. Тогда — процветающая советская республика, с заводами, с рабочими, с идеалами, и сейчас — развалины, трупный запах и вражеский самолет, контролирующий территорию кошмара.

Паша предложил съездить на