Стажер - Лазарь Викторович Карелин

— То-то! — глянул на замок Александр Александрович. — Еще пощелкаем! — Он толкнул дверь, и тотчас задребезжал колокольчик, заполошно, не своим голосом. — А, и ты в панику ударился? — вскинул голову Александр Александрович. — Не бойся, не брошу. Отвинчу, дома у меня будешь звякать. Не робейте, железяки, не робейте, еще найдется нам дело!

Он вошел в фотографию, где пыльный сумрак выкручивался по углам в какие-то кладбищенские фигуры, панически вскидывавшие руки.

— Привидений мне еще недоставало! — вслух обозлился Александр Александрович и начал зажигать всюду свет, а ламп и светильников всяких тут было во множестве.

И вмиг запылала комнатенка фотографии ярче, чем утро за окном, хотя солнце за окном было летнее и уже сполна встало над Домниковкой, у которой и свое собственное от пожаров было освещение.

— Поживем, поживем еще! — зажигаясь верой от яркого света, который сам и запалил, бормотал Александр Александрович, похаживая по ателье. — Ну, телефон, а ты чего молчишь? Жду ведь. — Александр Александрович глянул на часы. — Пора! — Он вдруг остановился, призадумался: — Что это я все вслух разговариваю с неодушевленными предметами? Нервишки, а? — Он подсел к столу, разворошил груду фотографий, глянув на одну, на другую, похмыкал. Дернулись губы, чтобы опять заговорить, но он им воли не дал, сжал покрепче, пальцем припечатал для верности. Так и задумался с пальцем на губах. Грузный, ссутулившийся, но еще крепкий. И сейчас, в этой позе, похожий на висячий замок с откинутой дужкой. Крепкая штуковина, штучная работа.

Зазвонил телефон. Это был самоновейший аппаратик, и голосок у него был пребеспечнейший. Таким голоском дурные вести не приносятся. Вослед за таким голоском ожидается дамское щебетание или легкий мужской говорок, ожидается разговор пустяковый, без веса, без судьбы, про фотографии там, готовы ли, нет ли. Пустейший был телефончик, легонький, пластмассовый, альковный какой-то и даже бежевого цвета.

Снимая трубку, Александр Александрович придержал другой рукой аппаратик, а то бы заскользил по лакированному столику, тоже, кстати, утлому, на тонких ножках, несерьезному.

Но вот лицо у Александра Александровича сделалось куда как серьезным. То задумчив был и даже пригорюнившимся казался, а то вот окреп мигом, собрался, насторожился, сел прямо, изгоняя свою минутную сутулость, навострил, прищурив, глаза.

— Ну, слушаю, — вяло вымолвил он в трубку.

Кто-то, где-то там, из далекого далека, тоже вяло откликнулся:

— Надо бы встретиться…

Ни привета, ни имени, и голос за далью стертый, без всякого выражения.

— Надо бы, надо бы, — согласился Александр Александрович, скучая, почти засыпая. А глаза все щурились, и сидел выпрямленно, не замечая, что приподнял коленями, накренил утлый столик.

— Где бы вот только? — почти сник за далью голос в трубке. Так худо слышно бывает, когда звонят из Владивостока или из соседнего задерганного автомата.

— Давай, пожалуй, у кафе, у того же, что и в прошлый раз, — сказал Александр Александрович, скучая все более. — Кофеек там у нас наладились славный варить.

— Может, пирожных к кофейку взять? Я тут в центре. Достану, может, с заварным кремом.

— Ну, прихвати, сластена. — И Александр Александрович повесил трубку, кончая этот пустейший и скучный ему безмерно разговор. Оправдал себя телефончик, под твердил свою невесомость. Вот только странным было, что все никак не отпускала Александра Александровича напряженность. Он трубку опустил, да так и застыл с рукой на аппарате.

Звякнул колокольчик над дверью, тихонько, нетревожно, и впустил тихого, осторожно вступившего посетителя. Это был старичок Наум.

— А я к вам со своим горем, — сказал Наум, не идя дальше порога. — Вот и сбылось! Свершилось!

— А, здравствуй, Наум, — очнулся Александр Александрович. — Что сбылось?

— Как что? Вы ничего не заметили?

— Нет.

— Ну, когда подходили к фотографии, снимали замок?

— Заметил, что земля под ногами у нас тут сотрясается. Что дымом солнце застит.

— Так, так. А еще?

— Ни пройти, ни проехать. Я даже свой драндулет у гостиницы припарковал.

— Так, так. И все?

— Все, Наум. Не тяни. Что там у тебя сбылось-свершилось?

— А то… — Старик сделал несколько слабых шажков от двери и странно закачался, поднеся руки к голове: — А то, что снесли мою палатку.

— А-а-а, верно, верно, — начал наигрывать сочувствие Александр Александрович. — Понимаю, понимаю…

— Пойдемте, я покажу вам. — Старик взял Александра Александровича за рукав, потянул.

— Но ведь снесли. Чего показывать?

— Пойдемте, пойдемте — это вам будет интересно. И я прошу вас: сделайте снимок.

— Чего? Пустого места?

— Вы угадали. Именно. Я прошу вас, сделайте мне это одолжение.

— Ладно, пошли. — Александр Александрович поднялся и пошел за стариком, налаживая свой плоский аппаратик, который всегда был при нем.

Они вышли на улицу, на свою и не свою уже, сразу ступив в гул и дым, в стройку и пожарища.

— Вот! — Наум шустро перебежал улицу и замер у небольшого прямоугольника земли, со всех сторон стесненной асфальтом. — Вот все, что осталось! Пустырь! — Старик принялся разравнивать ногами землю. — Там, где прошла почти вся моя трудовая жизнь, там пустырь и там ветер! Прошу вас, сфотографируйте это мне.

— Пустырь и ветер? — Александр Александрович нацелился на старика аппаратом.

— Да! — Наум замер со вскинутыми руками, растрепанный, несчастный, не ведая того, похожий на саму Скорбь.

— Король Лир из промтоварной палатки, — сказал Александр Александрович и щелкнул затвором. — Все. А через годик заскочу в эти места, сниму для тебя, Наум, с той же точки, что тут вымахает. Глядишь, домик тут будет этажей в двадцать, а то и в тридцать.

— Что мне с того? — Наум наклонился, сгреб горстку земли, принялся увязывать ее в носовой платок. — Не смейтесь, пусть это бросят в мою могилу. Как-никак, а я с этого места кормился и поился..

— Можно будет похлопотать, чтобы в стену нового дома была вмурована надпись: «Здесь торговал галантереей Наум, честный советский торговец, не укравший ни полушки».

— Вы смеетесь, а я таки не украл ни полушки. Я оборачивался, я делал услуги людям, но у меня всегда все было тютелька в тютельку.

— Ну, ну… — Александр Александрович пошел назад к ателье. В дверях обернулся: — Скажи-ка, Наум, тютелька ты в тютельку, сколько ты раз сидел?

— Два раза! — Наум вскинул руки с растопыренными двумя пальцами. Они переговаривались теперь через улицу, и старик возвысил голос: — Но по ошибке! — Он поспешно пригнул пальцы.

— А я вот ни разу! — тоже возвысил голос Александр Александрович. — Понял?! Ни разу!

Молодо вскинув голову, он победно толкнул дверь ателье, встреченный захлебнувшимся от восхищения колокольчиком, встреченный, как огнями рампы, солнечно мерцающими светильниками. Можно было подумать, что Александр Александрович важную победу