Алчность - Анита Берг

Стив настоял, чтобы они выпили по два бокала подряд, затем они вернулись к армрестлингу. Уолт опять победил, затем дважды победил левой рукой.

Он встал:

— Хватит, папа, я иду спать.

— Никуда ты не пойдешь! Мы еще не закончили. — Стив встал, взял со стола почти пустую бутылку бурбона и попытался сфокусировать мутные глаза на сыне.

— Папа, тебе не кажется, что на сегодня уже хватит?

— Ах ты… — но фраза так и осталась незаконченной. Казалось, это замечание Уолта стало последней соломинкой: по щекам Стива разом потекли слезы.

— Думаешь, что можешь весь такой из себя приезжать домой и выставлять меня дураком? — проревел он, сделал шаг вперед, попытался ударить Уолта, но промахнулся и рухнул на пол кухни, сжав свою бутылку, словно младенец — бутылочку с молоком.

Уолт подошел и ткнул носком своей туфли неподвижное тело отца — тот не шевельнулся. Тогда юноша повернул голову Стива набок — на тот случай, если отца стошнит. Затем снял какой-то халат с крючка на двери, укрыл пьяного, потушил свет, устало поднялся по лестнице в свою комнату и как был, не раздеваясь, повалился на кровать.

Сон сморил его почти мгновенно. Среди ночи он проснулся, услышав какой-то пронзительный вскрик, сел на кровати и некоторое время вслушивался в тишину. Но крик не повторился, и он решил, что это было какое-то лесное животное. Откинувшись на подушку, он через несколько секунд опять погрузился в глубокий пьяный сон.

Спал он долго. Проснувшись, Уолт с удивлением обнаружил, что солнце уже высоко, а он спал одетым. Вскочив с кровати, он тихо спустился вниз и услышал тихие всхлипывания. Когда он молча приоткрыл дверь в кухню, то увидел, что Розамунда, прислонившись к мойке, вздрагивает всем телом.

— Мама! — с порога воскликнул Уолт.

— О, ты проснулся! Я решила не будить тебя. Завтракать будешь? — проговорила мать, не оборачиваясь.

— Мама, посмотри на меня, — мягко сказал он.

— Хочешь яичницу с беконом?

Уолт заметил, что мать как будто висит на мойке, словно боясь упасть.

— Мама… — Он пересек кухню и силой повернул ее к себе. Под одним глазом у нее был огромный синяк, который обещал вскоре почернеть. Другой ее глаз налился кровью, разбитые губы напухли, и хотя она обернула шею платком, Уолт все равно увидел красные рубцы на ее коже.

— О, Боже!

— Уолт, со мной все в порядке.

— О чем ты, мама? Ты только взгляни на себя! Я сейчас вызову врача. — Его ярость оставалась где-то глубоко внутри, похожая на тяжелый камень в животе. Но постепенно она начала разрастаться, душить его, наполнять позывами к рвоте.

— Нет, пожалуйста, не надо, Уолт! Какой стыд! — Мать схватила его за руку, и ее ногти впились ему в кожу.

— Ну что ты, мама? Никто не узнает — только ты, я и доктор. Пожалуйста, разреши мне сделать это!

— Нет, Уолт. Я тебе запрещаю. — Розамунда выпрямилась. — Все это выглядит хуже, чем есть на самом деле.

— Черт возьми, если бы я не выпил столько, то услышал бы тебя. И ведь я тебя слышал! — Уолт с досадой хлопнул себя по лбу. — Я подумал, что это какой-то зверь…

— Наверное, это и впрямь было животное. Я старалась молчать — боялась разбудить тебя. Я не хотела, чтобы ты знал об этом.

— Да что ты говоришь! Что я должен был подумать? Что ты натолкнулась на дверь? Бога ради, мама, ты что, не понимаешь, что когда-нибудь он тебя убьет?

— Ну что ты, этого не случится! Обычно до такого дело не доходит, по крайней мере, лица он не касается. Прошлой ночью все пошло не так, как всегда.

— Обычно? Он снова взялся за свое, так?

Мать кивнула.

— Это продолжается с весны?

Она снова молча, кивнула.

— Не так, как всегда, говоришь? О, Боже! — Уолт повернулся и пошел к двери.

— Куда ты? Не уходи, Уолт! Пожалуйста, ничего не говори ему!

— Мама, мне надо побыть одному и подумать. Я не стану его искать — иначе я просто убью его!

6

Штат Орегон, лето 1964

Уолт, должно быть, пробежал мили три до огромного озера и по его берегу, прежде чем спуститься по одному из крутых утесов и, задыхаясь, упасть на крохотный песчаный пляжик. Затем он сел и некоторое время смотрел на озеро, не замечая ни безмятежности его голубых вод, ни красоты солнца, отражавшегося от зеркала поверхности, ни птиц, кружившихся над скалами. Сгорбившись, он сидел и всхлипывал, его широкие плечи вздрагивали. Это уже не был восемнадцатилетний великан, перед которым лежал весь мир: он опять стал перепуганным маленьким мальчиком, все страхи и темные мысли которого вновь полностью затопили его существо.

Но на этот раз уже не было четкого разделения мира на черное и белое. Ребенком он ненавидел своего отца, однако потом, став мужчиной, полюбил его — он позволил этой любви развиться. Он не должен был делать этого! Он обязан был прислушаться к словам деда, предупреждавшего его, что ни один человек не способен измениться в корне.

В этот раз все было намного хуже, чем раньше, но ведь в этот раз он сам был во многом виноват! Ему не следовало допускать, чтобы отец так много выпил, ибо трезвый, тот наверняка держал бы себя в руках. Очевидно, он хотел разыгрывать роль шумного, но миролюбивого мужа до тех пор, пока Уолт опять не уедет, и тогда он сможет безнаказанно мучить несчастную женщину, свою жену.

Но ужаснее всего было то, что это он, Уолт, раздразнил отца, несколько раз откровенно унизив его. Чего ему стоило поддаться в их состязании? Да ничего! А отцу? Его гордости. Уолт позволил раздражению и дурацкой мужской гордыне заслонить собой рассудок, позволил себе проигнорировать все предупреждения. В каком-то смысле он был виноват не меньше, чем отец.

Посидев так некоторое время, он встал и начал долгий путь домой. Но только стал взбираться по прибрежному утесу, как услыхал, что кто-то зовет его по имени. Прикрыв глаза от солнца, он перевел взгляд на озеро и увидел отца, сидящего в лодке и призывающего его. Первым его желанием было проигнорировать зов и продолжить свой путь, но потом он остановился. Отец стал грести к берегу.

— Уолт, мне надо поговорить с тобой! — прокричал он.

Юноша забрел в холодную воду и подождал, пока лодка приблизится. Запрыгнув в нее, он переступил через десяток-другой рыбин, сел на противоположном