Отель одиноких сердец - Хезер О’Нил

Он худел. Все вещи, которые он носил, казались мешковатыми. Если бы не подтяжки, брюки свалились бы у него на щиколотки. И выглядело бы это так, будто он стоит в луже.

Однажды Пьеро три минуты пытался надеть куртку, которая всячески этому противилась. Как только он натягивал один рукав, рука выскальзывала из другого. Словно он внезапно стал разбираться в математике и геометрии простых действий и, как только это произошло, перестал принимать их как данность. Но ему это представлялось восхитительным. Надеть куртку было так же непросто, как сложить из бумаги фигурку лебедя.

Как-то ночью, когда он по пожарной лестнице поднялся к своему окну, оказалось, что оно привинчено к раме болтами.

Зависимость от героина терзала Пьеро. Крылья оплетали его как смирительная рубашка. Он продолжал тратить деньги на наркотик и навсегда распрощался со своим номером в гостинице «Купидон». И месяца не прошло после ухода из дома Ирвинга, как Пьеро ночевал в парке на куске картона.

С деревьев на него падали листья. Глаза его были закрыты, но земля вокруг Пьеро дыбилась. Из земли поднимались корни деревьев, тянулись вверх, точно огромные руки борцов, и удавами обвивали его конечности. Всякие жуки и другие насекомые заползали ему в нос и уши. Они пожирали его мозг. И череп становился голым, как скорлупа пасхального яйца, из которого дети уже выдули все содержимое.

Если бы, проходя мимо, кто-то на него наступил, его скорлупа раскололась бы на мелкие кусочки.

Он научился колоться сам и теперь мог больше получать за свои деньги. Героин, наверное, убил бы его лет через пять. Осознание этого со всего снимало напряжение. Какое все имеет значение, если старость тебе не грозит? Он мог бы прожить остаток своей жизни как ребенок. Какое счастье!

Главная работа ребенка – быть счастливым. Если Пьеро был счастлив, значит, он делал свою работу. Он с закрытыми глазами зашел в трамвай, улыбаясь так широко, как только позволяло анатомическое строение его физиономии.

Он шел по проходу между сидений. В руке у него был цветок. Он давал его понюхать каждому пассажиру. Все они от него отворачивались, как будто он собирался брызнуть им в лицо водой.

Однажды, когда Пьеро был под кайфом, он забрел на детскую площадку. Он совершенно ни в чем не чувствовал превосходства над игравшими там детьми. Он был одной с ними крови! Дети выглядели такими голодными, что их глаза выпирали как непомерно большие камни на серебряных колечках.

Дети всегда обращали на Пьеро особое внимание. Они сразу видели, что он очень забавный, что с ним всегда что-нибудь приключалось, что он прекрасно умеет изображать шута горохового и скоморошничать, что он совсем не такой, как другие взрослые.

Ему очень не нравилось, что он живет в теле гораздо большего размера, чем у них. Он не умещался на качелях. Съезд с горки был слишком узким, чтобы ему было удобно с нее скользить. Он попробовал скатиться на корточках, но ему мешали ноги. В этом крылся какой-то тайный смысл? Если бы он был великим ученым, таким, например, как Ньютон или Галилей, то смог бы вывести из этого обстоятельства какой-нибудь потрясающий физический закон.

Чей-то отец прогнал его с детской площадки. Он решил, что негоже Пьеро разговаривать там с детьми, что ему вообще там быть не положено. Ведь ему уже стукнуло двадцать лет.

Когда спустился вечер, мимо Пьеро пролетела черная летучая мышь, похожая на обгоревшие остатки сожженного завещания.

22. Десять казней египетских

Макмагон снял Розе номер в гостинице «Дарлинг» на углу улиц Шербрук и де ла Монтань. Район относился к числу фешенебельных. Дома кругом высились роскошные. К фасадам зданий крепились железные навесы, подсвеченные снизу. В собственных вселенных, под собственными небесами жили очень богатые люди. Под навесы въезжали лимузины. Водители торопливо обходили машины, чтобы распахнуть дверцы этим исключительным мужчинам и их супругам. В вестибюлях стояли привратники в ливреях с золотыми пуговицами.

Проходя мимо Розы, надменная женщина в накинутом на обнаженные толстые плечи большом желтом палантине, подобном карамельной заливке на мороженом, сказала ей, по ошибке приняв ее за горничную:

– Уберите, пожалуйста, в моем номере.

Роза никогда не жила в таком номере. Там была своя ванная и небольшая кухонька. Ей пришла в голову мысль, что надо было бы коленопреклоненно поцеловать Макмагону ноги. Но она не считала, что чем-то ему обязана за переселение в отель. Она закрыла глаза и подумала, почему на этот раз ей не позволили взять свой чемодан. Каждая молодая женщина должна путешествовать с собственным чемоданом. Роза представила себе, что куски ее расчлененного тела положили в чемодан вместе с камнями и сбросили в реку Святого Лаврентия.

У нее остался только план, который она набросала с Пьеро и хранила в кармане. Ноги погрузились в ворс бежевого ковра, будто в песок на пляже.

В тот день она лежала в постели так долго, что почувствовала себя странным рисунком на детском стеганом одеяле. Пираткой на корабле с повязкой на глазу и якорями, как звезды вращающимися вокруг ее головы. Ей вообще ничего не хотелось делать.

Она чувствовала себя кругом виноватой. Виновной даже в том, что весь день валяется в кровати. Макмагон принес ей бутылку золотистого виски. Рядом с Розой на столике около кровати стояла небольшая круглая стопка, формой напоминавшая планету. Роза села на край кровати, свесив ноги, как будто сидела у врача на диагностическом столе. Она плеснула спиртное в стопку. Виски с обеих сторон ударило в стенки, как волны, бьющиеся в скалистый берег.

Она выпила. Тело как огнем опалило. Ощущение было такое, будто под позвоночником сдвинулся рычажок термостата. Он карабкался все выше и выше. Роза разогрелась как чугунный радиатор с узором из роз. Ей хотелось в этом мире только одного – тепла. Если бы кто-то в это мгновение коснулся больших пальцев ее ног, он бы обжегся.

Поначалу ей не хотелось заниматься любовью с Макмагоном. Она отвергала его чувства. Раньше она так жалела о близости с ним, что теперь лучшей возможностью ей представлялось полностью отвергнуть его домогательства.

Роза сказала Макмагону, что, если он собирался оставить ее гнить в этом гостиничном номере, самое малое, что доставило бы ей удовольствие, это какое-нибудь чтиво.