В перспективе - Элизабет Джейн Говард

ручки на туалетный столик. – Видишь ли, ты не спросила, к какому типу принадлежишь ты.

– Не спросила, потому что знаю.

– Ты не спросила, потому что хочешь, чтобы я тебе объяснил. Женщина, принадлежащая ко второму типу, спросила бы, подумав, что мне хочется ей объяснить.

Он высунулся в окно, чтобы закрепить ставню, медленно начинавшую закрываться, и добавил:

– Завтра я еду в Париж. Самолетом из Марселя.

Она сдержала слабый возглас изумления и отчаяния, взяла гребень и сказала:

– Глупо было заправлять все ручки. В самолете они начнут подтекать.

– Я думал, может, ты отвезешь меня туда на машине.

С едва заметным жестом равнодушия она разглядывала гребень.

– Из Мариньяна самолет вылетает около семи. Тебе придется переночевать в Марселе. Ты не против? Если против, я уеду сам и пришлю машину обратно с кем-нибудь.

Его обеспокоенность тем, как она относится к просьбе, ожесточила ее, усилила притворное равнодушие. Она сказала:

– Но ведь Ницца ближе. Почему бы тебе не улететь оттуда?

– Я предпочитаю Марсель. И поездку на машине.

– Ты вернешься?

– Нет. – Он сел в ногах кровати. – Я вообще не хотел приезжать сюда. Ты знаешь об этом. Мысль о том, что придется провести с Толбэтами хотя бы один вечер, ужасает меня. Работать в нудной обстановке я готов, но отдыхать в ней не стану даже пытаться. А тебе, по всей видимости, она нравится, иначе ты не решила бы приехать сюда с этими людьми с самого начала. Увидимся в Лондоне через – сколько там осталось – десять дней.

– А если бы я сказала, что хочу поехать с тобой?

– Это была бы неправда.

– Тебе-то откуда знать?

– Ты совершенно ясно дала понять, что хочешь, чтобы я остался здесь с тобой. А я только что так же ясно дал понять, что хочу уехать в Париж. Тебя я с собой не приглашаю по двум причинам. Во-первых, я хочу побыть один, а во-вторых, на твоем попечении дети, у которых еще осталось десять дней каникул.

Она отложила гребень и спрятала трясущиеся ладони под простыню.

– Дорогая моя, очень часто бывает, что два совершенно разных желания двух человек невозможно совместить. И тебе придется с этим смириться, потому что я не намерен терпеть обилие компромиссов, которыми швыряют мне в лицо, словно песком. Это не устраивает ни одного из нас. Ты понимаешь?

– На все это нечего ответить. – У нее во рту все так пересохло и затвердело, что она едва смогла заговорить. Ей отчаянно хотелось, чтобы он покинул комнату, но в безумии гордости она понимала, что никогда больше ни о чем его не попросит – даже выйти отсюда. Если она скажет хоть что-нибудь, часть напряженных, сдерживаемых, обжигающих, унизительных эмоций выплеснется и затопит их, и он вдруг увидит, какая она на самом деле, и она окажется над осыпающимся краем пропасти.

Во время этой паузы он смотрел в окно, отвернувшись от нее; теперь он встал с постели.

– Ты создаешь для себя такой невозможный выбор. Вероятно, лучше было бы поплакать, – и он оставил ее.

* * *

На террасе перед ужином она объявила:

– Конраду завтра придется оставить нас: отвратительно, правда?

Толбэты согласились, что совершенно отвратительно. На самом деле они так не считали.

После ужина она зашла пожелать спокойной ночи детям, сообщила им, что он уезжает, и они сразу же спросили, уезжает ли вместе с ним и она. А когда узнали, что нет, Джулиан отозвался: «Ну, тогда ладно», но Дейрдре, лишившись такого повода для драмы, как внезапная разлука с матерью, воскликнула: «Но ты же говорила, что здесь он загорит до черноты, а теперь он не успеет!» – и разразилась рыданиями.

– Не глупи, – строго сказал ей брат. – Он же едет в Париж – это во Франции, так что там и станет черным.

И Дейрдре сразу утешилась.

Намного позднее, когда они снова встретились у себя в спальне, она прервала изощренную пытку молчанием, пообещав:

– Я… отвезу тебя в Марсель… если хочешь.

Эти слова прозвучали совсем не как уступка – как мольба.

Она сидела на краю кровати со своей стороны, босиком, убирая волосы на ночь.

Он отвел от волос ее руку и уставился на нее сверху. Внезапно выражение его лица стало безысходно печальным.

– Хорошо, – ответил он и положил ее руку к ней на колено.

* * *

На следующее утро она искупалась до кофе. Неподалеку от виллы был пляжик, подходящий для ранних купаний, но слишком неудобный, чтобы приходить туда в разгар дня – даже когда на нем набиралось с полдюжины людей, он казался тесным. В то утро компанию ей составил только большой черный лабрадор, очень дружелюбный и опытный пловец.

Было очень рано и красиво. В этом климате чувствуется самоуверенность, думала она, – в нем нет и следа бледной и трепещущей бренности английского летнего утра, красоты, которая, переведя дыхание, исчезает вместе с росой, растворяется скорее всего в любом из множества неразличимых дней. Здесь дни начинались, подобные Джульетте, чарующим сочетанием свежести и зрелости. Было прохладно, но слабая пульсация жары, сохранившаяся с вечера, не прекратилась: краски были глубокими, насыщенными, идеально сбалансированными, похоже, они не экспериментировали друг с другом, в них не было неопределенности брошенного украдкой взгляда, как у раннего утреннего света в Англии.

Она поплавала в маленькой лагуне, потом улеглась на плоском камне, на который море накатывалось с нерегулярностью ленивых запоздалых мыслей.

На самом деле она не смирилась с отъездом Конрада в Париж. С тех пор как он ей сообщил, а она потрясенно содрогнулась, с тех пор как в первый раз сдержала возглас отчаяния, с тех пор как не стала ни плакать, ни умолять, она держалась, нанизывая события одно за другим – сообщила Толбэтам, сообщила детям, слугам, наконец предложила отвезти его в Марсель: последнее потому, что знала, что он терпеть не может водить машину, и чтобы продлить время, прежде чем он наконец уедет, а еще потому, что ей хотелось нарушить невыносимое молчание и дисбаланс чувств между ними. (Однако он проделал ровно полпути навстречу ей – как всегда, этого было недостаточно – коснулся ее руки и снова отступил.) И теперь она собиралась с силами, готовилась сесть за руль, мыслила категориями «Мишлена», бензина и где они остановятся перекусить. Она старательно обходила мыслями длинный обратный путь за рулем и возвращение в Сен-Тропе еще на десять дней без него. Ночью, лежа без сна, она нарочно не шевелилась, не желая, чтобы он понял, что она не спит, пыталась справиться с иллюзиями насчет этого отпуска, понимая, что они были детскими, но не отделять их от жизни в