Людоед - Александр Юрьевич Сегень

— И всё?

— Всё. Но каков глубокий смысл, Назик! Мол, я иду умирать, и все можете умереть. Он впервые всем разрешил спать, доселе охрана бодрствовала и в часы его сна. Это надо вставить.

— Обязательно.

— Уже вставила в последнюю серию. И вот еще: мы забыли про режиссера Лукова. Как его громили за вторую серию фильма «Большая жизнь».

— Забыли мы про Лукова и про маршала Жукова, — продолжал рифмовать телережиссер. — А еще про Рыкова и Петра Великого. Может, хотя бы сегодня отдохнем, Рыжая? Вспомним, что я твой бойфрендик, а ты моя гёрлочка. А то как-то скучновато мы жить стали. Все вокруг нас заслонил Сталин.

— Сыплешь стишатами, как в каком-нибудь пырьевском пошлом фильме, — огрызнулась Шагалова. — Мы что тебе, свинарка и пастух?

— В глубинном смысле — да. А между прочим, нынче Седьмое ноября, красный день календаря.

— Вот уж чего мы никогда отмечать не будем.

— Тебя не поймешь. То ты восхищаешься Людоедом и готова в компартию вступить, а то огрызаешься на главный компраздник.

— Да? — Регина задумалась и наконец оторвалась от своего драгоценного макбука. — Тут ты прав. И как мы будем его праздновать?

— Вообще-то я гляжу, ты уже празднуешь. Это первый бокал или уже пятый?

— Первый. Так что, какие есть предложения?

— Предлагаю махнуть в Питер и взять Зимний.

— Взять Зимний, взять Зимний... — Шагалова задумчиво забарабанила ногтями по лакированному подлокотнику кресла. — Кстати, кинотеатр в Кремле был устроен в бывшем помещении зимнего сада.

— Открыла Америку! — Назар встал, подошел к окну. Уже никакого снега, унылый моросящий дождь за утро съел его. Погода не манила на прогулку. — В этот день в сорок первом наши прадеды маршировали по Красной площади и прямо с нее отправлялись на бой с врагом. Чтобы защитить идеалы свободы, равенства и братства. Защитить то, что было завоевано седьмого ноября семнадцатого года. А мы на своем «Кинокладбище» растоптали их могилы.

— Началось в колхозе утро! — простонала Шагалова.

— Мой прадед Иван Неробкий на стене рейхсканцелярии написал: «Товарищ Сталин, мы уже здесь!» А сегодня ночью эта надпись мне приснилась.

— Кстати, почему ты не взял себе в качестве псевдонима фамилию этого прадеда? — оживилась Регина. — Назар Неробкий! Звучит сильнее, чем Белецкий.

— Еще не поздно поменять, — кивнул Назар. — Ты понимаешь, Рыжая, они воевали, они семьдесят лет страдали и мучились за свои идеалы. А наши с тобой папаши эти идеалы в девяностых годах хряп-хряп! — и порубили, как соленые огурцы в салат оливье.

— Так ты что, решил отметить Седьмое ноября новым восстанием против нашего буржуазного заказа?

— Ты понимаешь, все их страдания оказались напрасны. Они пережили войну и репрессии, а все зря. Вот в чем ужас, Рыжая!

— Что делать... Наполеон тоже воевал-воевал, а все зря.

— Мне на Наполеона фиолетово. Мне моего прадеда Ивана жалко. И стыдно перед ним. Перед его бравой надписью.

— Слушай, Спецназ! — возмутилась Регина. — Если стыдно, поезжай к нему на могилу и поплачь там. А мне некогда, я тут много нарыла нового, и это обязательно вставим в наше «Кинокладбище».

Белецкий угрюмо стоял у окна и думал о том, какая она стерва. И еще о том, что чем реже они устремляются в темные чащи, тем меньше он любит ее. Получается, она прикрепляет его к себе только сексом? Да пошла она!.. Закрутить роман. Хоть с кем. Есть женщины в русских селеньях! В разы красивей и сексуальней Региночки.

— Слушай, Наз, — вдруг раздалось со стороны камина. — А давай и впрямь съездим на могилу Ивана Неробкого.

Он помолчал, смягчился в отношении к ней и ответил:

— Кстати, там же неподалеку и Ближняя дача Сталина в Волынском, ее же еще и Кунцевской называют.

И вскоре дворники слизывали с лобового стекла дождевую морось, Регина, более-менее трезвая, сидела рядом и вдавалась в рассуждения:

— Людоед не любил Седьмое ноября. Потому что это день рождения Троцкого. А потом еще и Надюха после празднования красного дня календаря подарила ему свой суицид. Когда приближались ноябрьские праздники, его охватывало чувство как у онкобольного, идущего на очередное обследование: вдруг скажут, что опухоль опять активизировалась и ногу теперь придется оттяпать до самого колена?

— Тебе бы романы писать, а не сценарии. Образное мышление зашкаливает.

Могилу Ивана Неробкого искали долго, Назар сто лет на ней не был. Наконец нашли. Шагалова стояла под зонтиком, Белецкий наслаждался своим раскаянием, предоставляя дождю орошать непокрытую голову. Потом он достал из-за пазухи бутылку водяры, откупорил и влил в себя чуть ли не половину. Протянул Регине:

— Будешь?

Она тоже отпила изрядно, вернула бутылку и спросила:

— А если гаишники?

— Начхать, откупимся, бабла до фигищи.

На обратном пути она попыталась его взбодрить:

— Помнится, ты с утра стишатами баловался. Вот придумай тогда. Если говорят: «Спасибо деду за победу!» — то как тогда «Спасибо прадеду»?

Белецкий сохранял угрюмство и ничего не ответил.

Русский бунт

— Никуда не поеду.

— Не дури, Наз, сегодня начало съемок девятой серии.

— Я сказал, не по-е-ду!

— Вспомни, как ты с нетерпением ждал, когда наступит пора снимать про смерть Эйзенштейна.

— Да хоть Франкенштейна!

— Это жаль. Жаль, что Сталин и Франкенштейна не загнобил. Ну, вставай, Назон, кончай дурью маяться. В студии пивка намахнешь — станет легче.

— Я закрываю проект. Пускай дурак Докукин снимает оставшиеся серии. Ему все равно. Денег добавят, так он и про собственную мать снимет. Что она у него трансвестит.

— Хорошо. Полежи. Подумай. Жду тебя внизу.

Но и через полчаса Белецкий продолжал тоскливо лежать в кровати.

— Назар! Ну что ты, в самом деле! Это несерьезно как-то. Что еще за русский бунт, бессмысленный и беспощадный?

— Это у Пушкина?

— В «Капдочке».

— Да, у меня русский бунт. И бессмысленный, и беспощадный.

— Опять прадед Ваня снился?

— Достаточно одного раза. Если хочешь, поезжай одна. Твоя Джульетта на полном ходу.

— Назик, не дури. У нас и так цейтнот. Пять серий за месяц надо. Белецкий! Разлюблю!

— Да сколько угодно. Я завязал с «Кинокладбищем».

— Ну и дурак. Я думала, ты тоже хищник. А ты — зайчик. Назарет, а не Назар. Противно смотреть, как