Людоед - Александр Юрьевич Сегень

— Это были огромные бутерброды с человечиной, — говорил Белецкий в образе Сталина. — Западная Белоруссия, Западная Украина, Литва, Латвия, Эстония, Молдавия. Я отламывал эти куски и пожирал вместе с людьми. Потому что как только очередная территория присоединялась к Советскому Союзу, туда устремлялись мои доблестные опричники, находили врагов и сотнями тысяч отправляли их на смерть. Так шла война народная, то есть война великого Сталина против народов огромных областей. И советский кинематограф стал отдельным кровожадным отрядом моих опричников. Они рыскали повсюду, добывая мне человечину, а я ее жрал, и мне хотелось жрать ее все больше и больше. Каннибализм — это не просто питание одного человека мясом другого. Он имеет мистическое значение, и только по-настоящему великий деятель способен на людоедство!

Товарищ Сталин, мы уже здесь!

Кромешная темнота. Назар тыкается туда-сюда, ударяется плечом, локтем о стены, не может найти выхода, а самое ужасное, что не видно ни зги, хоть глаз выколи и как там еще в таких случаях говорится... И это очень страшно. Стоп! У него же есть фонарик в айфоне. Он находит в кармане айфон и пытается включить фонарик, но в айфоне что-то тускло мерцает. Такой сон уже не раз снился: что пытаешься позвонить, а в проклятом гаджете сплошная дурь какая-то. Назар выставляет тускло светящийся экранчик перед собой и наконец видит стену. На стене что-то написано, он медленно приближается к надписи и читает: «Товарищ Сталин, мы уже здесь! Рядовой Иван Неробкий».

С тем он и проснулся. Сон как сон, ничего особенного. Но Белецкий лежал теперь в темноте спальни и чувствовал жгучий стыд перед приснившейся ему надписью. Удивительно то, что он никогда ее не видел, да и как бы мог видеть — у прадеда при себе не имелось айфона, да и просто фотоаппарата, чтобы сфоткать и потом всем показывать. Он лишь хвастался своей надписью, и, кто его знает, может, врал.

Но даже если и врал, даже если и не брал рейхсканцелярию, сам факт, что он воевал в Берлине, неоспорим. Главное, что он априори мог ее брать и мог оставить такую надпись. А вот какую бы оставил его правнук? «“Сталин пригнал нас сюда насильно”? “Долой Сталина”? “Сталин людоед”? “Мы не против немцев”? “Немцы, я люблю вас”?» — мелькало в возбужденной голове популярного телережиссера Белецкого.

— Какие же мы сволочи, Рыжая! — простонал Назар от всего сердца.

Регина крепко спала, испуская обильные винные испарения. Начиная с осени она каждый вечер к ночи напивалась — водкой, коньяком, красными винами. Порой просто в зюзю, в хлам, в никакошенькую, и это не могло уже не тревожить. Спивается молодая девка! Еще тридцати нет. Когда они вместе пьют, у нее стакан быстро опорожняется, и только и слышно: «Кто у нас за кем ухаживает?»

В конце октября Подмосковье побелило снегом, и сейчас, встав с кровати и подойдя к окну, Назар увидел седину снега. Словно их дом стоял на голове у седого человека. На голове у прадеда Ивана Неробкого, бравшего Берлин. И жгучий стыд перед лихой прадедовской надписью еще сильнее разбередил душу.

Два осенних месяца — сплошные съемки, какая-то безумная гонка, яростная атака на то, за что сражался прадед Иван. И прадед Алексей Кузьмин. Но стоп, стоп, стоп! Разве они за Сталина сражались? Они воевали за Родину, за то, чтобы победить Гитлера, чтобы наступил конец войне.

Но нет, прадед Иван шел в Берлин, чтобы сообщить товарищу Сталину: «Мы уже здесь!» Он ведь не написал своей жене: «Люба, мы уже здесь! Жди меня, и я вернусь». Прадед Алексей сейчас плюнул бы правнуку Назару под ноги и угрюмо ушел. А прадед Иван своими заскорузлыми и жилистыми руками лично бы задушил правнука Назара. «Предатель! Сволочь!»

Белецкого аж передернуло. Это хорошо, что прадеды не живут до ста лет, не то рядовой Неробкий не оробел бы перед правнуком.

Назар спустился на первый этаж, достал из холодильника «Гиннесс» и сел у камина, в котором со вчерашнего еще тлели угольки. Подбросил дровишек, огонек нехотя стал их лизать. Назар уселся перед огнем и стал медленно попивать настоящее ирландское пиво.

Вот он живет в таком буржуйском доме, сидит у камина, а днем едет и попирает эпоху, в которой его прадеды шли в бой с криком: «За Родину! За Сталина!» Хотя писатель-фронтовик Астафьев вспоминал, что орали просто нечто несвязное или матерились, а ни Родину, ни Сталина не помнили в минуты атаки. Но Астафьеву Ельцин пообещал выцыганить Нобелевку, так что, знаете ли...

Хорошо, что Рыжая спит, а то бы сейчас опять стала обзывать его Гамлетом. А кстати, Людоед риоху не пил, он предпочитал грузинские вина, почему бы и им не перейти на «Цинандали», «Телиани», «Ахашени», «Киндзмараули»? Что там еще? «Кварели» какое-то еще есть.

Только надпись. Не приснился сам прадед, не сказал ему: «Задушу, гадина!» Но в царапинах, из которых состояла надпись, жил сам прадед, светил Назару из кромешной тьмы, и перед этой надписью было стыдно.

«Гиннесс» малость успокоил его, убаюкал. Выпив две бутылки, Назар почувствовал, как возвращается сонливость, и отправился на второй этаж в спальню. Поднимаясь по лестнице, бормотал:

— Знаешь что, Иван Иваныч, у тебя своя судьба, у меня — своя. Спи себе спокойно в земле сырой и не лезь в наш мир со своими убеждениями.

Вот и в темные чащи все реже стала звать Регину флейта Эрота. Утром, проснувшись, Назар похлопал рядом с собой ладонью и приласкал пустоту. Хмуро усмехнулся, придумав стишок. Всем телом сладко потянулся и вдруг опечалился, вспомнив ночной сон.

Регина сидела внизу у камина, слегка потягивала из бокала винцо и путешествовала по своему макбуку.

— Вино и работа прогнали Эрота, — принес он ей свежепридуманный стишок. Но она не оценила юмора, продолжая что-то напряженно выискивать. — Ну, что еще гениальное хотим успеть вставить в сценарий? — спросил Белецкий, садясь за стол в своем новом шикарном халате.

— А ты знаешь, какие были последние слова Сталина?

— Полагаю: «За нашу Родину — огонь, огонь!»

— Я серьезно, Назер.

— Назером ты меня еще ни разу не называла. Получается, что я родом из Назербайджана.

— Так вот, перед тем как его ударил инсульт и он уже ничего не мог говорить, наш Иосиф Виссарионович сказал охране, что идет спать. Потом почему-то добавил: «Все