Юркие люди - Анна Андреевна Лужбина

Одна, рыжая, с волосами до пояса, в пальто цвета «пыльная роза». Тоже носит еду на могилу, льет не самогон, а ягодный чай из термоса, крошит земляничное печенье. Рыжая голова пестреет через елки и могильные камни, бледная рука поправляет волосы. На безымянном пальце золотое колечко, а второе лежит на могиле, никто не берет. Все знают: мужское колечко, и с чужим мужиком лучше не связываться, тем более с мертвым. Мертвый всегда приходит только к настоящей жене, больше никому не нужен.

Софа и рыжая идут по главной аллее медленно и спокойно, как слонихи через зеленое поле. Называют друг друга соседками, просят, если надо, соль или сахар. Софа жалуется с улыбкой, что муж становится почему-то капризнее. На этом свете был офицером: с жесткой кроватью, твердым телом, бесцветным голосом. Зато теперь расслабился, надел флисовую пижаму, тапочки с меховой стелькой. Разговаривает с Софой по-детски, а под самое утро изображает почему-то обезьянку, ухает, чешется. Когда начал баловаться – Софа впервые заметила, что у мужа на спине родимое пятно в форме купола. До этого, получается, его голую спину никогда и не видела.

Рыжая удивляется. К ней муж приходит всегда ночь через ночь, в одно и то же время. Одет привычно, но не как на войну, как на парад: фуражка цвета морской волны, блестящие сапоги, на кителе сверкают ордена – победил то есть. Вокруг ни подземных насекомых, ни пыльных облаков, ни сора. Горит костерок, готовится гречневая каша, всегда только гречневая каша, и костерок никогда не гаснет. Хотя на этом свете даже запах гречневый муж не переносил, и рыжая, когда получалось, напоминала: гречневую кашу нельзя не любить, в ней много железа.

– Одна у нас теперь слабость, много едим сладкого, – рыжая задумчиво трет себе лоб. – А еще курим. Ты, если сигареты просит, в землю их вставляешь или на камень кладешь?

– Бросил мой прошлым летом, слава богу! – Софа говорит, а потом думает: вдруг рыжая сглазит? – Но зато стал много пить самогону…

– Да, я видела.

Рыжая кивает, сворачивает на свою дорожку, перекидывает через плечо тяжелую косу. Садится на скамеечку у могилы мужа, и Софа вздыхает, опуская уголки губ. Все у рыжей на месте, и фотографии в рамочках, и открытые на картинках книги, и блестящие вазочки. Могут некоторые женщины создать уют: в шалаше, в землянке, в подвале, даже на могиле – могут.

Софа возвращается на привычное место и внимательно смотрит по сторонам. Сколько на кладбище таких, как она? Много, много. С одной из могил встает ожидающая, через кусты видно ее неловкий зеленый берет. Ожидающая думает, что ей вот-вот умирать: держит в нагрудном кармане куртки украшения, во рту – золотые монеты, и все – для того света.

Ожидающая стелет на землю надушенный платок, раскладывает на нем свои ценные вещи. В середине платка, прямо в нарисованном тюльпане, – две белые нитки. Софа спросила как-то ожидающую: зачем же нитки, без иголки, без пуговок, без одежды, требующей починки? Та приложила руку ко рту, отвернулась, вытащила монеты. Потом сказала, что хочет сделать из ниток на том свете качели. Софа тогда еще долго сердилась: ну что это за неуместная детскость? Вместо того чтобы о муже заботиться, думает только о своем веселье.

Софа сидит, а над ее головой прыгают белки. Она хотела бы их приманить, но местные белки не берут угощений. Бегают по елкам и березам то вверх, то вниз, и снова и снова. Софа вздыхает и кладет на могилу блинчик с красной икрой. Себе берет тоже, вот только икра как желе: мягкая, безвкусная, не лопается.

Кто-то запел про ясень, Софа крутит головой: это буйная. Буйная тоже хочет на тот свет, но берет смерть в свои руки. Один раз подготовилась особенно тщательно: пришла с лопатой и граблями, с какой-то широкоплечей хамоватой великаншей. Легла в ямку и закрыла глаза, а великанша стала ее закапывать. Но кладбищенская сторожиха зазвенела в колокольчик и вызвала прямо к могиле полицию. Полицейка выписала штраф за порчу земли, а еще пробила великаншу по базе преступниц. Оказалось, великанша многих закапывает, а потом со своими подругами обносит освободившиеся квартиры.

Софа думает, что на том свете не хотят своим женам недоброго. Смерти нет, и бояться ее не нужно, но и мучить себя просто так нельзя. Вот бродит здесь плачущая, ей муж-рядовой приснился по горлышко в соленой воде. Попросил меньше плакать, а если без слез никак, то передать ему купальные принадлежности. Теперь лежат у его могилы полотенце, плавки, красивые черные ласты…

Софа вздыхает, а сторожиха звенит в колокольчик: через пять минут кладбище закроется. Софа собирает вещи в мешочек, едет на гремучем трамвае опять до конечной, домой. У газетчицы покупает газету, кивает у подъезда толстой нарядной соседке. Ужинает супом, после супа хозяйничает: надо вытереть пыль, перебрать белье и еще много чего сделать по дому. Краем глаза Софа глядит в телевизор, там новая президентша говорит о том, что наступило мирное время. Софа не реагирует, ей без разницы, смерти все равно нет и бояться ее не нужно. А может, и вообще ничего нет: что мир, что война, что жизнь, что смерть – лишь бы не трогали, а еще не лишали бы утешения.

Где-то в девять Софа ложится, жалобно скрипнув кушеткой. В руках любимые бусы, Софа перебирает их, как будто четки. Но во сне пустота: стены земляные, паучок сидит ласковый, слизняки и многоножки, а мужа нет. Потом вроде бы какое-то шуршание, и Софа улыбается, в волнении шевелит ногами. Выходит из земляной черноты муж, но какой-то другой, непривычный. Седая борода торчком, пижама болтается, как на скелете, и будто ветерок ее продувает через острые бедра и ребра.

– Пора мне, – говорит. – Призывают…

Муж тянет себя вниз за бороду и снимает мягкие тапочки.

– Как это пора? – охает Софа. – Куда призывают? Опять?

– Раз зовут – я пойду, бегать не буду. Говорят, белкой мне надо быть.

– Не понимаю тебя. Какой еще белкой?

– Перерождаюсь в белку.

Софа чувствует, как бусы в ее руках становятся почему-то горячими. Она перебирает бусины пальцами, и каждая следующая бусина все горячее.

– А я? – кричит Софа. – А секрет про тот свет? А то, что нет никакой смерти? Я ради чего тебе верила?