Раннее, раннее утро - Павел Вежинов

официанты расставляли приборы, вазы с цветами, и по их старательным движениям было видно, что они ждут какого-то важного гостя. Бай Стефан подошел к нашему столику и вопросительно поглядел на нас. Наш заказ рассеял его сомнения, и он отошел успокоенный.

— Ты в самом деле ухлопал старушку? — спросил Владо тоном, в котором сквозило некоторое подозрение.

— Да, — подтвердил я, — маленькую, толстую старушку.

Он хотел спросить еще что-то — наверное, куда я ее запрятал или не притянут ли их тоже за это дело, но осекся. По залу прошел плотный человек в чуть коротковатых черных брюках и подозрительно глянул на нас. За ним появился дирижер с детской челкой, в полосатом, как красная зебра, пиджаке. Метрдотель тут же прижал его к колонне; его густые, подстриженные усы стали торчком от напряжения. Все ясно — в честь важного гостя и дабы не компрометировать заведение, целый вечер будут играть одни польки и вальсы.

Все же оркестр начал с танго. И в этот момент в зал вошел отец с двумя пухленькими, с проплешью, человечками и красивой молодой женщиной. Конечно, он сразу заметил меня, но, не подав вида, уселся за свой столик. Его гости поместились спиной к нам, а сам он и молодая женщина — спиной к дансингу. Эта неожиданная для него деликатность мне даже понравилась. Молодая женщина слушала отца с такой почтительностью, что мне сразу стало ясно: она служит в его управлении.

— Это мой отец, — сказал я Бистре. — Тот, что рядом с дамой в синем.

— Вот как? — с интересом воскликнула она и мгновенно запустила свой буравчик. — А дама, между прочим, в зеленом… И одета со вкусом, если хочешь знать. Его подружка?

— Нет… служащая.

— А может быть, то и другое?

— Нет, нет, — сказал я. — Он трус. И никогда не позволит себе лишнего на службе.

Минут через пять Бистра сказала:

— Он ей нравится.

— Нет, просто она к нему подлизывается, — возразил я.

— Ничего ты не понимаешь, — уверенно заявила Бистра.

Пошли танцевать — Бистра с Жоро, Владо с Черной Орхидеей, — так мы прозвали Звезду. Румен допивал уже вторые сто граммов коньяку; его пухлые красные губы потемнели от табачного дыма. Он смотрел на Звезду. И я тоже. В самом деле, не часто увидишь на дансинге более пластичную и полную жизни фигуру.

— А холодна, как рыба! — заметил вполголоса Румен, словно отгадав мои мысли.

— Все они такие, — сказал я.

— Как бы не так, — пренебрежительно возразил Румен. — Твоя, например, сущий звереныш!..

Мне словно плеснули в лицо грязной жидкостью. Румен сидел, повернувшись к дансингу, иначе он заметил бы, как я изменился в лице. Неужели он успел узнать то, чего не знал я? Или брякнул наугад? Но в Бистре нет и сорока килограммов, ничто в ней не говорит о темпераменте или пробудившейся женственности. Когда она, наконец, вернулась к столу, я склонился над ее крохотным, бледным ушком и шепнул:

— Румен был твоим любовником?

— А ты был следователем? — спросила она, глядя на меня в упор.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Надо выспрашивать, — сказала она, — а не допрашивать.

— Вот я и выспрашиваю.

— Он — нет, — сказала она и снова уставилась на столик, за которым сидел отец.

Это еще куда ни шло. Я никогда не думал, случалось ли Бистре далеко заходить, а она никогда не уверяла меня в противном. Современные девушки, опасаясь насмешек, обычно скрывают свою девственность. Но все повадки у нее были еще девчоночьи, сдержанные, и отличалась она от Черной Орхидеи, как небо от земли. Так вот, значит, в чем все-таки отличие.

— Ты знаешь, что твой отец интересный мужчина? — вдруг спросила Бистра.

— Глупости! — грубо ответил я. — Он просто карлик!

— Нет, он хорошего роста, — сказала она. — Не суди о людях по себе.

— И ты не суди по себе, — сердито ответил я.

Но она, не обратив на мои слова ни малейшего внимания, усмехнулась и добавила:

— Я выйду за него замуж.

Мне захотелось дать ей по маленькой лягушачьей мордочке. Но она, видимо, была в восторге от своей идеи.

— Чудесно! — сказала она, схватив меня за руку. — Кроме всего прочего, я стану твоей мачехой. Будем сидеть целыми днями дома и целоваться… А он будет только кормить и поить нас.

— Еще немного — и получишь по физиономии! — взорвался я.

— Почему? — спросила она, удивленно подняв свои незаметные бровки.

Я не успел ей ответить. В зале наступило оживление, и у входа появился тот самый человек, которого ждали. Я со злорадством наблюдал за отцом. Ему страшно хотелось, чтобы его заметили и почтили рукопожатием или хотя бы улыбкой. Если бы у него вместо шеи была пружина, то он, наверное, растянул бы ее через весь зал и поднес бы вошедшему свою голову, как горшок с цветами. Но высокий гость не замечал его. Тогда отец весь вытянулся и повернулся вместе со стулом к проходу, по которому персона неминуемо должна была пройти.

Наконец высокий гость заметил его, приостановился и поздоровался. Но, пожимая отцу руку, он рассеянно смотрел в сторону. Оба человечка с проплешью тоже встали с мест, почтительно поджав свои пухлые подбородки. Как я и полагал, оба оказались иностранцами. Отец представил их ему, и тот поздоровался с ними гораздо внимательнее и любезней. Секретарша стояла позади, отступив на полшага, явно считая себя недостойной такой почести.

— Скажите им, что я желаю им успеха в сделках! — сказал высокий гость, безошибочно обратившись к секретарше.

Она перевела.

— Это зависит в значительной степени и от вашей уступчивости, — довольно находчиво ответил один из иностранцев.

Высокое лицо, неопределенно улыбнувшись, двинулось дальше в сопровождении целой свиты. Когда он проходил мимо оркестра, красные зебры почтительно склонили перед ним свои ослиные головы. После этого в зале снова воцарился обычный шум; официанты, временно застывшие у стен как статуи, снова деловито заплавали в облаках табачного дыма, потея от усердия.

Оркестр снова заиграл танго, но никто из нас не пошел танцевать.

— Приглашу твоего отца! — вдруг заявила Бистра.

— Ты с ума сошла!

Не успел я схватить ее за руку, как она, торопливо оправив платье, легкими, птичьими шажками подошла к нему.

— Евгений уступает вам свой тур! — соврала она с очаровательной улыбкой.

Я видел, как отец мгновение поколебался, глядя в сторону отдельного кабинета, и поднялся с места. Его улыбка выглядела довольно натянутой. Но, смешавшись с толпой танцующих, он успокоился, поймал ритм и пошел вполне прилично. Как ни был он мне ненавистен в эту минуту, я перевел дух. Ведь покажи он сейчас свою невоспитанность, пятно пало бы и на меня.