Черное сердце - Сильвия Аваллоне

– Пипец! Что, здесь ни у кого нет стиральной машины? – раздраженно спросила она.

– Может, у каких-нибудь дачников, приезжающих на лето из Турина или Милана, – невозмутимо ответил я.

– А мы почему не можем купить? Ненавидим прогресс? Ты старик, дряхлый старик! И внутри, и снаружи.

Сохранять спокойствие, самообладание, не повышать голос, не реагировать на ее выпады и вспышки гнева. Я старался.

– Если хочешь, купим. – Я взвалил корзину на плечи. – Конечно, доставка ударит по карману… Но можем взять напрокат парочку мулов.

Эмилия стянула с себя шарф, куртку, ботинки и прорычала в мою сторону:

– У тебя есть отец?

Я вышел. Прихватил с собой молоток, чтобы разбить ледяную корку, которая наверняка образовалась, и побрел к мойке.

Так уж Эмилия была устроена. Она могла быть веселой, нежной, чувственной, распутной, а через минуту жаждала сровнять с землей все живое, и тебя в том числе, так ее корежило от ненависти.

Я ударил молотком по ледяной корке, от проруби лучами разбежались трещины. Замочил в ледяной воде белье, накопившееся за полтора месяца, ее и мое. Полтора месяца секса каждую ночь, а мы практически ничего не знали друг о друге. Наблюдали за словами, предметами, привычками из наших прежних жизней, к которым, как к старым реакторам Чернобыля, не подступиться.

Это нелегко. Не задавать безобидных вопросов типа: где ты родилась? Подозревать, что любой ее ответ – обман. Когда я имел дело с хорошей Эмилией, я убеждал себя, что все хорошо. Но когда в ней просыпалась стерва, мне хотелось залезть в ее сумку и достать удостоверение личности: фамилия, место рождения, место жительства.

В тот день 19 декабря наше счастье было хрупким, как лед.

Я подцепил палкой наволочку и тычками, как будто хотел убить ее, затолкал вглубь под белье.

Неожиданно появилась Эмилия. Я сосредоточенно намыливал, тер и полоскал белье. Она шла по снегу, ступая в оставленные мной следы. На ее лице играла смущенная улыбка. Она склонилась над мойкой.

– Какого хозяйственного мужчину я себе нашла!

– Не знаю, Эмилия, смогу ли я.

– Сможешь что?

Она продолжала улыбаться, а я был чернее тучи.

– Просто трахаться, и все.

Она присела на поросший мхом каменный край мойки. Погладила его покрасневшими пальцами с ярко-синим лаком на ногтях.

– Обсуждали кое-что с отцом. Прости, ты тут ни при чем.

Я продолжал мылить, тереть, полоскать. И старался не смотреть на Эмилию.

– Просто он приезжает через несколько дней, останется тут до Нового года, и это меня бесит. Жить вместе, пользоваться одной ванной. Даже не знаю, где он будет спать и что делать с тобой… Придется тебе влезать в окно, спускаться по связанным простыням. – Она расхохоталась. – И еще Рождество. Рождество – это ужасно.

– Да уж…

Зимняя запятая.

Возможно, именно из-за Рождества я и разозлился, на меня вдруг накатило. А может, я понял, что, несмотря на страсть, на чувства, мы долго не сможем жить вот так, как шпионы. Как два человека без семьи, без истории.

– А давай сыграем в игру? – Я отложил простыню и посмотрел на Эмилию. – Сначала я расскажу тебе кое-что о себе, а потом ты – мне. Только правду. Идет?

Ее взгляд тут же затуманился, улыбка исчезла с губ. Мой тон был крайне агрессивным, напористым, не терпящим возражений, так что Эмилия стушевалась и кивнула.

– Ответ: нет, – начал я, – у меня нет отца. И матери тоже. Как ты могла заметить, мне никто не звонит, никто ко мне не приходит, мне не нужно тебя прятать и некому тебя представить.

Я оперся замерзшими руками о каменный край мойки. Смотрел Эмилии прямо в глаза, в ее непроницаемость, которую начинал ненавидеть.

– За всю жизнь я рассказывал эту историю лишь дважды. Один раз в полицейском участке и один раз в суде. – Я заметил, что она вздрогнула. – Я скорее выстрелил бы себе в рот, чем повторил бы ее снова.

Небо было белым и неподвижным, неотличимым от земли. Кое-где можно было различить дымовые трубы или стены домов. Короткие, оборванные линии, не имевшие больше никакого смысла, словно висели в этом небытии.

– Но за жалкий кусочек твоей правды, Эмилия, я готов рассказать тебе свою.

13

– Об этом писали в газетах, говорили по телевидению. В Сассайю даже приехала съемочная группа – целое событие! Журналистка была очень красивая, волосы уложены в пышную прическу. Не понимаю, как она смогла подняться сюда на каблуках, наверное, переоделась потом. Не знаю даже, почему я так хорошо ее запомнил. Она во что бы то ни стало хотела взять интервью у меня и моей сестры. С ней был оператор, металлист в футболке с принтом AC/DC, он ее беспрекословно слушался. Они сидели перед нашим домом и ждали, даже когда стемнело. Шакалы.

Я вздохнул.

– Через три горы отсюда, километров пятнадцать на машине, есть канатная дорога. Ее построили в 1952 году, она соединила церковь Сан-Джузеппе с ледниковым озером и альпийским приютом на вершине горы Стелла. Мои родители были влюблены в горы…

Я снова вздохнул.

– Каждое воскресенье, каждый праздник мы надевали походные ботинки и шли в горы, бросив в рюкзак бутерброды. Отец всегда говорил, чтобы что-то понять, нужно подняться выше леса, почувствовать тяжесть неба над головой. Что этим скалам тысячи лет, и если подумать об этом, понимаешь пустяковость своих проблем.

Отец был каменщик, мама – домохозяйка. Простые люди, в университетах не учились. То, что я был отличником в школе, сначала удивляло их, но потом они решили поверить в меня. Мы были настолько обычной семьей, что вряд ли могли вызвать чью-то зависть или восхищение. Мы никому не мешали, ничем не выделялись. Я, как выяснилось позже, надежд не оправдал. Мы не были богаты, мои родители ссорились и любили друг друга. Для мироздания наше существование не значило абсолютно ничего. И все же, – я повернулся к заснеженным вершинам, – сейчас я знаю, мы были счастливы.

Стелла не видна из Сассайи, ее не разглядеть даже с вершины Кресто в самые ясные дни: рельеф местности из сострадания преподнес мне такой подарок. Но каждый день, каждую минуту я думаю о том, что она там. Неподвижная, как любая гора.

В то воскресенье 26 августа 1990 года в восемь тридцать пять утра мы купили билеты и встали в очередь, чтобы подняться на фуникулере. Неподалеку был бар, где мы только что сидели. Второй завтрак, кофе и круассаны, я даже помню, какие