Как вернувшийся Данте - Николай Иванович Бизин

далее – (уже) перенесясь своей энергией в Пентавера, он (теперь – нано-бог) впал в помрачение (нано-ересь) рассудка и стал собираться перебираться в Первопрестольную.

Но разве именно там – сердце его души? Ведь у тела души должна быть душа души (как у сердечной мышцы есть пронзивший её поток кровяных телец).

Напомню: этого Пентавера (мистического убийцу отца) – мумифицировали заживо (сердца не вынимали); но – теперь у него было живое сердце нового (здешнего) тела и старая душа (все девять душ) убийцы отцы Пентавера.

Если сердце его души совместить (в пространстве и времени) с сердцем его нового тела, у мироздания могут появиться новые варианты дальнейшего бытия: так он, нано-бог, полагал, что сможет воскресить этот мир.

Почему нет? Раз уж прошлый мир – его убил; но (при всём при том) – не убив.

И всё это происходило под влиянием воли к власти Цыбина; поэтому – напомню со-держание истории «Путешествие из Петербурга в Бологое»: в ней описано, как некий человек Цыбин расчетливо и вдохновенно (то есть – следуя честному зверству, хотя и посредством изящного хирургического скальпеля) взялся уничтожать лучших представителей городской художественной культуры.

Полагал он (наивный и единичный человек), что персонифицированный «общественный организм» почувствует нестерпимую боль и захочет само-исцелиться.

Во всяком случае, он (заскорузлый в цинизме «общественный организм») попытается отреагировать и выжить (для чего от цинизма несколько отступит).

Здесь у остранника Цыбина явно присутствовало упование на гармонию мира.

Но – им не учитывалась мировая недотворённость. Хотя – упование обнадёживало: Цыбин (всё же) был записан в Книге Живых и не был (даже живя мёртвой жизнью) душой полностью мёртвой.

Напомню – ещё и это: не столь уж давно по Санкт-Ленинграду прокатилась волна чудовищных убийств художников, происходивших в непосредственно в их мастерских. Напомню: Тогда причина их была разъяснена общественности как бандитский – или коррупционный, это почти всё равно – передел жилого фонда).

Напомню – убийства внезапно прекратились, а исполнитель их так и остался неизвестен.

Напомню – тогда (в соответствии мировой гармонии) его словно бы вынесло на просторы мира (то есть – бомжевать по России): Цыбин отправился становиться нервами русского Бога.

Итак – (составной) человек на мосту вспомнил себя тогдашнего и ответил:

– А у нас всё по прежнему, – сказал человек на мосту между мирами.

Это значило: никакой единоличной боли организм миро-здания не ощутил; показалось – так и остался равен заскорузлой «соборной» душой хаосу всего.

Убивая лучших (каковыми «лучшими» он свои жертвы наивно предполагал), Цыбин надеялся, что весь мир разом (словно бы мир – в разуме) ощутит утрату своей огромности.

Но! У него! Вышло, что (не смотря ни на какие утраты) мир не утратил своей огромности. Более того, убивая, Цыбин полагал, что не убивает: ибо смерти нет (что очевидно, не смотря на видимость вездесущей смерти).

Но! Он оказался прав: всё, что делает Бог, пребывает вовек, и к этому нечего прибавлять, но и убавлять тоже нечего.

Так что все его потуги оказались кровавы и смешны (напоминая провансальские баллады о Съеденном сердце): отныне всех, кто творя (в своём понимании) благо, собирается жить за счёт этого своего блага (даже питаться благом) – всех ждет именно такое питание! Пошло-овеществлённое.

И всё у него вышло почти «красиво», то есть грязно и глупо. Как и все убийства по уму; но – потом он таки усомнился в собственной результативности, сбежал и отправился бомжевать по весенней России, полагая, что такой образ жизни его быстро уничтожит (и тем успокоит).

Весь вопрос сейчас в том – сбежал он до визита к известному поэту Емпитафию Крякишеву (гнуснопрославленному алкоголизмом и вымоганием денег у женщин, которых иногда избивал), или он замыслил и осуществил такое бегство раньше (или позже) своей встречи с Великой Блудницей в полуподвале дома на улице Казанской.

Когда имеешь дело со Стихиями, нельзя быть уверенным в адекватности своего восприятия; впрочем – значения очерёдность не имеет: главное – у Цыбина была изъята его воля к власти («жизненная сила» ци) и отдана воплощённому на мосту Пентаверу.

Поскольку (после такого изъятия) тело Цыбина стало «ничем» (словно бы истаяв), убийства художников в их собственных мастерских на этом в Санкт-Ленинграде прекратились.

Рассмотрим (наконец-то) Цыбина – во всей его красе: раз уж он перекинулся в персонифицированную волю к власти (утратившую тело) – теперь нам только и остаётся, что говорить о функции (дабы понять, что за солянка будет подана на стол Первопрестольной); теперь я опишу моего нового героя.

В которое тело воплотилась его воля к власти? Ведь который герой (поэт на мосту) – совсем не походил на Илью.

В те годы, о которых идёт речь, он всё ещё был «видимо» молод. В отличие от Ильи, который был молод ещё и «невидимо».

Однако его лицо уже начинало (под воздействием вины и вина) изменяться в худшую сторону. В те годы он всё еще казался хорошо развит физически, но его версификации мира (поэзия – чрезвычайно вредный образ жизни, ежели имеет истоками дионисийство) уже обещали ему скорый полураспад.

В те годы уже никто бы не поручился, что поэт на мосту – доживет до своего Воскресения (став частью попытки Воскресения России).

Среднего роста, поначалу весьма стройный (несколько лет тому назад бывший стройным – выстроенным – но потом располневший и лишь усилием вернувший «себя в себя», на что потребовалась незаурядная воля), он не был красив, но лицом обладал подвижным и живым.

Лицо его могло бы стать зеркально по отношению к миру, стать как мир – мирным или кровожадным; могло ли его лицо – отдавать? Пока не знаю.

Точно та же истоория и с энергией ци которую изъяли у Цыбина. Ведь Цыбин (изначально) – в движениях он всё же не был сверхъестественно быстр (хотя – тогда и бомжевание, и сопутствующий ему алкоголизм ещё только предстояли).

Когда-то – он двигался без-рассудно, потом стал двигаться под-судно (полагая себя только под божьим судом); как ему удалось выжить и вернуться в Санкт-Ленинград? Об этом я тоже пока не знаю.

Что до поэта на мосту: был он среднего роста, среднего ума,