Юркие люди - Анна Андреевна Лужбина

– А ты из банка или уже дальше зашло? – спросила Власова.

– Я из коллекторского бюро. Ты уже больше года в должниках.

– А вы как называетесь? Ко мне приезжали из «Мстителей», это от банка «Финансовый стандарт».

– Мы «Бэтмен», сотрудничаем с «Галереей кредитов».

– А, вас я тоже знаю. А ты главного видел когда-нибудь? В курсе вообще, кто тебя нанимает?

– Да зачем мне это нужно?

– Даже лица прячут свои, да? А то вдруг у него вместо лица – рыло? Блин, да что ж такое? И этот билет мимо. Как же быть? Где взять деньги, не понимаю.

– Так зачем брала, если не можешь вернуть? Хотя не отвечай, я все ваши ответы знаю, всегда отвечаете одно и то же.

– Да, и я знаю. У вас методичка есть, где все написано, а у нас тоже. Вы наших немногим лучше.

– Ты стрелки не переводи, какая у вас может быть методичка?

– Как в суд подать, кому пожаловаться. Есть ведь добрые люди… Как запугать, хотя бы немножко. Данные все есть, с фотографиями, нужно же как-то вертеться, отвечать. Тем более вы всё делаете как в методичке пишут, по инструкции. Легко подстроиться.

– Гонево!

– Опять пусто. Подожди, сейчас. На удачу.

Власова вытащила из нагрудного кармана духи и пшикнула ими несколько раз. Саша отсел на другой конец лавки: от едкого запаха запершило в горле. Власова положила духи в карман.

– Всегда ношу что-то для красоты, чтобы отвлечься. В этом магазине, кстати, отличная косметика, и почти вся – до ста рублей.

Власова выкинула еще один пустой билет.

– Семья есть у тебя? – спросила она и посмотрела на Сашу внимательно.

– Я тебе не скажу.

– Ну так я потом про тебя почитаю. Блин, ну что такое, опять пусто. Еще два билета остались! Ты как вообще Бэтменом стал?

– Какое тебе дело?

– Били тебя в детстве?

– Тебя саму не били, раз деньги воруешь у банка?

– Держи. Последний билет. Повезет, может? Подарок от меня.

– Полиция тоже плохие, раз преступников при ловле лупят?

– Да и преступников жалко, и полицейских. Мне всех жалко.

– А мне не надо, чтобы ты меня жалела.

– Ну сам себя пожалей. Держи.

Власова протянула ему билет, встала и побрела в сторону дома.

– Я деньги зарабатываю, семью кормлю! – крикнул Саша. – Слышишь ты меня?!

Власова не обернулась. Саша сидел какое-то время просто так, тяжело дыша. Потом взял билет, но монетку в 10 рублей унесла Власова. Саша оттер защитный слой ногтем. На мгновение ему показалось, что на билете какие-то цифры, и сердце забилось быстрее.

5. Четыре с половиной воспоминания

– Я прячусь под кустом смородины, вокруг меня зреют ягоды. По ягодам ползают жуки. Сначала я играю, но мне очень хочется спать. Сильные руки поднимают меня. Заспанного относят в беседку и накрывают прохладной простыней.

– Есть.

– Мы ждем автобус. Из автобуса выходят десятки людей, но у простых людей лица ненужные. А потом становится видно дедово лицо, оно выделяется. Появляется чувство найденного. Когда долго ищешь что-то в своей комнате, а потом находишь… Как все-таки это точно сказано!

– Есть.

– Готовлю свою первую яичницу. Толсто режу колбасу. Чем больше колбасы, тем лучше. Сковороду еле могу поднять. Колбаса обжаривается до черных бочков, после я выливаю в сковородку яйца. На пол попадает немного белка. Желток растекается. Потом я ставлю раскаленную сковородку с яичницей на деревянный стол. На этом месте еще много лет потом будет лежать ажурная салфетка…

– Вычеркивайте.

– Маруся сидит на мостике через реку, свесив ноги. Под ногами видно, как плывут рыбы. Она засматривается, с ноги падает в воду туфелька. Туфелька уплывает вместе с рыбами, а Маруся смеется…

– Вычеркивайте.

– Сидим за столом, наевшись малинового мусса. Я поднимаю руку, а из кожи торчит жало. По столу, к малиновому муссу, ползет умирающая оса.

– Мусс вроде помню, осу вычеркивайте.

– Дочь сидит на подоконнике. Окно открыто, ветер дует через комнаты. За ее спиной – кусок грозового неба, а под небом – сад. Дочь оборачивается, коса у нее хвостом торчит из-под футболки. Я подхожу ближе, вытаскиваю косу. Дочке смешно и щекотно. Я говорю: надо закрыть окно, будет гроза. Только говорю это – сразу начинается дождь.

– У вас что же, дрожит голос? Вам не хочется больше читать?

– Не обращайте внимания. Надо закончить упра-жнение.

– Про косу – есть.

– Седьмое. Всей семьей лежим на пляже с темно-желтым песком. Над нами – гора, в которой тысячи ласточкиных гнезд. Дочь говорит, что ласточки – крылатые муравьи.

– Вычеркивайте.

– Восьмое. В парке не могу понять, как вернуться домой. Смотрю на развилку тропинок, и любая из них кажется незнакомой. Пытаюсь вспомнить хоть что-то, но внутри только страх и отчаяние.

– Вычеркивайте. Уже не помню.

– Девятое. Размышление. Раньше думал, что память стирает то, что не нужно. А как быть с нужным? Когда исчезают самые важные воспоминания – я не понимаю, что именно во мне остается. Я не знаю, что такое «я».

– Есть. Не переживайте так сильно, дорогая, прошу вас.

– Получается, из двадцати воспоминаний, с которыми мы начинали работать, сейчас с нами четыре с половиной. Три четверти воспоминаний исчезли всего за две недели…

– Математика памяти. То плюс, то минус. Вам очень идут эти бусы, к белому цвету халата очень подходит.

Он взглянул на нее внимательно: на половину лица – родимое пятно. Сразу видно было, что она особенная. Жалостливая, добрая…

– Хватит уже этой математики, – говорит она, – вас нужно оставить в покое… Судебный стресс вам противопоказан. Какие злые кругом люди. Бандиты ходят на свободе, а к больному человеку лезут…

– Я ведь правда ничего не помню из того дня, – говорит он.

– Я решила, что буду защищать вас в суде.

– Нет-нет, Машенька, нет! Оно того не стоит. Тюрьма так тюрьма.

– К словам медицинского работника всегда прислушиваются. Я не могу молчать, сидеть сложа руки. Да это смешно: вам ведь ничего не нужно. И уж тем более не нужны были эти грязные деньги.

– Машенька… Спасибо вам. Вы – мое настоящее.

Он закрывает глаза, чувствует, как она кладет мокрую руку на его лоб, а потом уходит. Он лежит так какое-то время и, когда слышит хлопок двери, переворачивается на бок. Задумавшись о суде, он насвистывает мелодию из «Джентльменов удачи».

Разлука с грибницей

Мария протерла очки и надела их снова. Над трехэтажками тревожное