Дмитрий Каралис - Роман с героиней

Батюшка был широкоплеч, румян, космат, бородат, и опрятная черная ряса с серебряным крестом сидела на нем кителем. Он сказал, что плавал механиком в Черноморском пароходстве. Я сказал, что заканчивал Ленинградский институт водного транспорта. Батюшка посмотрел на меня с интересом:

-- Плавал?

-- Нет, судостроение-судоремонт.

-- А я пять лет на сухогрузе отходил, -- улыбнулся батюшка. -- Сначала четвертый механик, король дерьма и пара, потом третьим...

Служка принес прозрачный пакетик с желтыми камушками ладана, и я сказал:

-- Отец Виктор, подскажите, где добыть ветку грецкого ореха с плодами? Меня Конецкий, наш питерский писатель, просил. Может, слышали?

-- Виктор Викторович? -- Батюшка сжал пальцами висящий на цепочке крест.

Я кивнул. Он прикрыл глаза и помолчал, сдерживая волнение.

-- Етитская сила, прости меня, Господи!.. -- Он возвел глаза к небу. -Мы же его книги до дыр зачитывали! А ты с ним знаком? -- Он тревожно покосился на меня. -- Как он поживает?

Я сказал, что Конецкий поживает по-всякому -- годы и тяжелая служба дают о себе знать, но держится бодрячком, у него выходят книги, недавно справил семидесятилетие...

-- Люблю! -- Отец Виктор широко улыбнулся и по-простецки развел руки, словно хотел обнять писателя-мариниста. -- Ой, люблю...

Я напомнил про орех, он что-то быстро сказал служке и тронул меня за рукав: "Пошли!"

Оксана пошла с нами, потянулись и Лайла с Марией.

Пока мы пробирались в дальний конец монастырского сада, отец Виктор объяснил, что грецкий орех уже уронил листву, плоды только в закромах и на базаре, но он пошлет любимому писателю ветку мироносного дерева -- кипариса, которую освятит в своем храме. Пусть, дескать, эта ветвь будет с Виктором Викторовичем и в Новый год, и в Рождество, она придаст ему сил и здоровья.

Бывший моряк, а ныне настоятель монастыря остановился около зеленого колючего деревца с шишечками и принялся выбирать ветку.

Торопливо приковылял служка, протянул кривой садовый нож с костяной ручкой. Отец Виктор перекрестился, хыкнул, и раскидистая ветка, усыпанная бугристыми шишечками, оказалась в его руке.

-- А еще одну можно? -- забормотал я. -- Нам бы в издательство, там писатели собираются...

Служка принялся замазывать земляной пылью смолистый срез у ствола.

-- Во славу Божию! -- Отец Виктор обошел деревце и с хрустом снял ветку поменьше. -- Писатели -- Божьи люди, как дети малые... Я и сам раньше в миру стишки кропал... Довезешь?..

Я уверенно кивнул, и Оксана попросила еще одну ветку, чтобы поставить у себя дома в Чехии. Она уже трогала веточку на соседнем дереве и любовно разглядывала шишечки.

-- Женам нельзя, -- сказал отец Виктор. -- Это особое дерево.

-- Я верующая, в церковь хожу...

-- Не положено женам. Это мужское дерево.

Лайла с Марией прохаживались невдалеке и поглядывали в нашу сторону. Лайла пожимала плечами, Мария смотрела на часы.

Потом отец Виктор бормотал молитву перед алтарем, брызгал святой водой на ветви, махал кадилом, нетерпеливо сигналил автобус, и я думал о том, что недовольство попутчиков скоро забудется, но сделается доброе дело, и представлял, как обрадуются Виктор Викторович с Татьяной, когда я пройду по заснеженному двору и внесу в их квартиру на шестом этаже смолистую пахучую ветвь, и расскажу ее историю.

Отец Виктор расцеловал меня, перекрестил и сказал, что будет молиться за Виктора Конецкого, просил передать ему низкий поклон и привет от бывшего маримана. Я обещал. "Новых книг! Здоровья! Терпенья! Россия скоро поднимется!"

Мы сели в автобус и поехали. Я помахал ему из открытого окна.

Он стоял у ограды монастыря и крестил удаляющийся автобус. Я высунулся в окно. И когда мы стали уходить плавным поворотом за горушку, мне показалось, он смахнул слезы. А может, только показалось. Крепкий мужик...

Оксана убрала пакетик с ладаном в сумочку и пообещала отсыпать мне половину. Ладаном ее снабдили бесплатно.

Акрополь оказался закрыт -- понедельник. Огромный город, отгороженный сетчатым забором, стоял на неприступной скале. Там было бы, что посмотреть...Мы поднялись по стертым каменным ступеням на высоченную гору и сфотографировались на фоне исторической бухты.

Вяло пошли обратно. На склоне холма козы щипали чахлую зимнюю травку. Внизу, на берегу бухты, где апостол Павел высаживался с корабля, возились смуглые пацаны возле перевернутой лодки. Побродили по узким улочкам пустынного городка, и Спирос повез нас на обед в рыбный ресторанчик. Спирос гордо сказал, что дает обед в честь писателей и в связи с моим отъездом. У них так принято. Он натыкал в радиотелефоне номер и сообщил в ресторацию, что мы подъезжаем. Потом сообщил нам, что именно сообщил.

Застекленная терраса ресторанчика, блики солнца на голубой глади моря.

Принесли закуски -- креветки, мидии, кальмары, щупальца осьминога, нарезанные кружочками, воду, вино. Мы с Джорджем и Оксаной сели рядом, и я предложил тост за духовное братство всех писателей, за всех нас, поблагодарил администрацию Центра за уют и гостеприимство. Произнес еще несколько тостов -- корявых, но, как мне показалось, душевных. Джордж предложил выпить за дам. Шофер Манолис, как и я, пил воду, но встал вместе со всеми.

Спирос сидел развалясь, ковырял в зубах, смотрел барином. После закусок официант подкатил к столу огромную рыбу на блюде и замер, улыбаясь. Мы захлопали в ладоши. Защелкали фотоаппараты. Официант мгновенно раскромсал ее специальными ножами, и у каждого появилась тарелка белого парящего мяса. Я отговаривался от выпивки отсутствием русской водки -- пью, дескать, только ее, и непременно большими стаканами. В крайнем случае -- народный самогон.

Потом Спирос сходил на кухню, вернулся со счетом, небрежно швырнул его на стол и принялся громко объяснять Джорджу, каких сумасшедших денег стоил обед, который теперь оплатит писательский Центр. Он тыкал пальцем в счет и называл цену замечательной рыбы за килограмм. "Вот жлоб, -- негромко сказала Оксана. -- Как будто свои платит. Он, вообще, кто?" -- "Администратор, бухгалтер..." -- "Жлоб! Если надо, я за себя заплачу", -- она полезла в сумочку. "Не надо, сиди спокойно".

Спирос продолжал дотюкиваться до Джорджа:

-- На эти деньги в Румынии можно несколько месяцев жить, так, Джордж?

Джордж смущенно пожал плечами и, подумав, кивнул: "Да, пожалуй..."

Тут я не выдержал, влез в разговор и сказал, что в России золото стоит дешевле, чем эта рыба.

Мария и Лайла стали припоминать, что, где и сколько им приходилось платить за различные кушанья.

Спросили, сколько бы стоил подобный ланч на нашу компанию в России. Я сказал, что в России, в подобной деревенской таверне, обошелся бы долларов в 100--150. При этом нам бы еще играли на балалайках или гитарах. Лайла усомнилась, стала вспоминать, как они обедали в гранд-отеле "Европа" в Петербурге и сколько они заплатили. Я попросил не путать лучший отель Петербурга с прибрежным ресторанчиком в мертвый сезон.

Оксана извлекла из портмоне увесистую стопку долларов и прикинулась дурочкой: "Простите, вам, очевидно, не хватает? -- Она обращалась к Спиросу. -- Сколько? Я заплачу".

Я мысленно аплодировал ей.

Спирос отгородился от денег рукой: "О'кей, о'кей, я заплатил". Он для убедительности помахал счетом.

"А о чем разговор?" -- спросила Оксана.

Вопрос остался без ответа.

Я полез сравнивать цены на молоко, сигареты, бензин и т.п. Это после того, как Спирос высокомерно спросил Джорджа, сколько в среднем получают люди в Румынии.

"Сто долларов", -- был ответ.

Я сказал, что у нас столько же. И привел цены на икру, хлеб и вино в драхмах... Спирос, похоже, не поверил, что банка икры в России стоит как пачка американских сигарет в Греции.

У меня бы такой Спирос вылетел с работы в тот же день... Еще бы и по морде схлопотал.

Мы с Оксаной извинились перед компанией и пошли побродить по бережку.

-- Вообще-то здесь хорошо. -- Оксана взяла меня под руку и оглянулась на террасу, где наши ели мороженое, на одноэтажные домики со ставнями-жалюзи. -- Кажется, это мотель, -- сказала она. -- Здесь до города минут десять на такси.

Я промолчал, жмурясь от солнечных бликов на голубой воде. У мостков, забрызганных рыбьей чешуей, поскрипывала лодка со спущенным парусом. На кольях сушились зеленые сети. Вдоль берега тянулась гряда кустов с синими трубочками цветов. Я представил, как возвращаюсь на террасу и говорю, чтобы нас не ждали -- мы доберемся сами. Оксана скинула туфли и с ногами устроилась на лавочке, приложилась щекой к высокой спинке. Отойдя на несколько шагов, я с тупым усердием стал забрасывать в море камни...

На обратном пути Оксана показала мне недостроенную виллу невдалеке от дороги: "Вот моя фазенда. Видишь?" -- "В каком смысле?" -- "Могла быть моей. Сюда он меня возил".

Я сказал, что вижу. Около строящегося дома белел строительный вагончик и трепыхалась пленка теплицы. Грядки, саженцы деревьев, виноград у бетонных столбиков.