Алчность - Анита Берг

Штат Орегон, 1956

Мальчик сжался в темном подвале и прикрыл уши ладонями, пытаясь отгородиться от звуков, доносившихся до него сквозь перекрытие над головой. Он сидел, обхватив колени руками, прижав их к груди и наклонив голову. От страха он обмочился, и мокрые холодные брюки липли к его бедрам, но он даже не замечал этого. Шум усилился — он услышал грохот переворачиваемой мебели, звон разбитого стекла, характерный звук ударов по человеческому телу. Его мать отчаянно закричала, моля о пощаде.

— Нет! — Мальчик вскочил на ноги и начал в темноте пробираться к выходу, спотыкаясь обо что-то и растягиваясь на сыром холодном полу. — Пожалуйста, не надо! — Добравшись до выхода, он забарабанил кулаками в запертую дверь. От бессилия и ярости он зарыдал. Его переполняла ненависть к собственному отцу, который, возможно, в эту минуту как раз убивал его мать, а также к самому себе — за то, что был слишком мал и слаб, чтобы защитить ее.

Он сам не знал, сколько времени пролежал так в темноте, терзаемый страхом за мать и за себя. Но вот в доме воцарилась тишина — густая, пронзительная, зловещая тишина, напугавшая его еще больше, чем шум, слышавшийся до того.

Дверь в подвал резко раскрылась, и тьму пронзил яркий свет. Ребенок прикрыл глаза ладонью.

— А ну, маленький засранец, выходи! — прорычал его отец.

Он начал подниматься на ноги, но, видимо, делал это недостаточно быстро — мужчина, покачиваясь, спустился по шатким деревянным ступенькам, схватил мальчика за руку и потащил за собой, в залитую светом кухню.

— Ах ты плаксивая свинья! Ты посмотри на себя! — Держа мальчика за шиворот, отец с видом отвращения вытянул руку и некоторое время стоял так, разглядывая сына.

В углу когда-то безукоризненно чистой комнаты мальчик увидел свою мать, без движения лежавшую на полу лицом вниз. Ужин, который она готовила, был разбросан по всему полу. «Она умерла», — подумал ребенок.

— Мама! Скажи хоть слово! — закричал он, освободившись от отцовской хватки и бросаясь к матери. — Мама! — кричал он, пытаясь перевернуть ее на спину и посмотреть, дышит ли она.

— Ты обоссался, маленький ублюдок! — прокричал отец и пересек кухню, на ходу вытаскивая из штанов ремень. Настала его очередь.

Мальчик быстро перекатился по полу подальше от избитого тела матери и свернулся клубком, постаравшись прикрыть наиболее уязвимые части тела: закрыл голову руками, подогнул ноги, чтобы защитить живот… А еще он закусил губу, чтобы не кричать и не плакать. Он ни за что на свете не даст отцу получить дополнительное удовольствие, слушая мольбы о пощаде!

Некоторое время его пороли, били руками и ногами, но все это прекратилось так же внезапно, как началось. Отец, пошатываясь и проклиная жену, сына и все на свете, включая Бога, вышел из комнаты.

Мальчик молча лежал, прислушиваясь. Он услышал, как под тяжелым телом отца скрипнуло деревянное крыльцо, как хлопнула входная дверь, как подкованные сапоги прошли по двору, как завелся мотор грузовика, как старый неухоженный механизм заскрипел, захрипел и закашлял, отъезжая по ухабистой дороге.

Уолт подполз к матери, за все это время не издавшей ни звука. Он с трудом встал и похромал к раковине, где нашел какую-то тряпку и смочил ее в холодной воде. Не обращая внимания на собственные ушибы и боль во всем теле, он вернулся к матери, осторожно приподнял ей голову и начал обтирать распухшее от побоев лицо. С посиневших разбитых губ сорвался долгий глубокий вздох. И тогда мальчик начал тихо, почти незаметно плакать. Но он плакал не от боли, как бы сильна она, ни была, а оттого, что человек, которого он любил так, что даже не смог бы подобрать слов для описания этого чувства, жив.

— Бедняжка, что он с тобой сделал? — Мать с трудом села.

— Не двигайся, мама, я сейчас позову миссис Мартин, — сказал он, имея в виду женщину, жившую в полумиле от них.

— Нет, Уолт. Я не хочу, чтобы кто-нибудь увидел меня в таком состоянии — это разозлит твоего отца. Я сейчас умоюсь, и все будет в порядке. — Мать попыталась улыбнуться, но от боли в разбитых губах на ее глазах выступили слезы. Женщина отвернулась; мальчик знал, что она сделала это, чтобы он не видел ее состояния, но как он мог его не видеть?

Он помог ей подняться на ноги, ощутив при этом, что она пошатывается. Уолт был высоким для своего возраста, а мать была небольшого роста. Он поддерживал ее как можно аккуратнее, стараясь не причинить ей новую боль — мальчик знал, что ее простое хлопчатое платье наверняка скрывает еще немало синяков. Его сердце словно распухло, переполненное любовью к ней, но он не мог заставить себя выразить свое чувство: следовало быть сильным мужчиной, а не слюнтяем.

— Тебе надо привести себя в порядок, — сказала ему мать от раковины.

— Мама, я не обмочился. Просто пол в подвале очень мокрый, — виновато сказал он.

— Да, конечно — ты же сильный мужчина! — Мать повернулась к насосу, подававшему воду на кухню. Уолт готов, был расцеловать ее в знак благодарности — но поцелуи не были приняты в этой семье.

Держась прямо, мальчик вышел из кухни, и только очутившись снаружи, он позволил своему телу обмякнуть от боли и начал подволакивать ногу, которую отец ударил особенно сильно. Он подошел к навесу у колодца — там отец устроил самодельный душ. Раздевшись, Уолт налил в небольшой бак ледяной воды из колодца, дернул за шнур и встал под перехватывающий дыхание водопад. Мыла не было — либо льющаяся вода вымывала тело, либо нет. Отряхнувшись, он схватил одежду, помчался через двор, заскочил в дом и прошел в свою комнату, расположенную под самой крышей деревянного здания.

«По крайней мере, холодная вода приглушила боль», — подумал мальчик, поворачиваясь сначала в одну, потом в другую сторону, чтобы осмотреть свое тело и посчитать синяки. Необходимости вытираться насухо не было, ибо погода стояла жаркая и комната напоминала натопленную печь.

Он любил свою комнату, считая весь второй этаж дома своими личными апартаментами — здесь было всего две комнаты, и вторая использовалась как кладовая. Мальчик знал, что эта вторая комната предназначалась для второго ребенка, но, видно, этому уже не суждено сбыться. Когда-то у него была сестренка, но она умерла от полиомиелита. Тогда обезумевший от горя отец разорвал розовое одеяльце на клочки и, снеся детскую кроватку вместе со всей одеждой вниз, устроил большой костер.

Девочку звали Алисией, но