Последний человек в Европе - Деннис Гловер

приличный человек, учился с ним в Итоне. Не верится, что немцы или русские будут переводить бомбы на такую глушь.

– Похоже, это далеко от цивилизации.

– Вот именно.

Пока они засыпали, над Лондоном продолжался ракетный дождь.

* * *

Он встал пораньше, оставив Айлин с малышом мирно посапывать в постели, и позавтракал на кухне внизу с Гвен, вдовой Лоренса. Гвен – она, как и Лоренс, была врачом, и это именно она договорилась об усыновлении Рикки, – думала, что им пока лучше пожить всем вместе, а еще, как и остальные, верила, что Гринвичу ракеты V–1 не угрожают, в отличие от Килберна. Разошлись слухи, будто Черчилль ложными новостными сводками вынуждает немцев целиться в пригороды рабочего класса. По ВВС шла утренняя зарядка – в рамках программы военного времени по укреплению здоровья. Голос тренерши призывал слушателей касаться пальцев ног – Оруэлл знал, что если попробует, тут же начнет задыхаться, хотя ему всего сорок один – возраст, когда здоровых мужчин все еще призывали на фронт. Чтобы сбежать от этой чертовой болтовни, он быстро доел свой скудный завтрак и ушел.

Вернувшись домой за почтой, он обнаружил килбернскую квартиру в разрухе. Ненамного промахнувшаяся ракета вышибла окна и обвалила часть потолка. «Возможно, слухи правдивы», – подумал он. Через трещину в стене виднелась улица. Всю мебель покрывал толстый слой штукатурки, а там, где раньше был его кабинет, валялись вразброс книги. Затем он вспомнил, зачем пришел. Встав на четвереньки, покопался в стопке писем, просунутых под дверь, и заметил большой коричневый конверт. Поднял, стряхнул с него осколки кирпича и стекла.

Он надеялся увидеть только ответное письмо – с согласием, – но это снова оказалась возвращенная рукопись. Сперва Голланц, затем Дойч, теперь – Кейп. Он прочитал приложенный отказ:

Я уже упоминал реакцию высокопоставленного чиновника из министерства информации касательно «СКОТНОГО ДВОРА». Должен признаться, его мнение заставило меня всерьез задуматься. Лично я получил значительное удовольствие от чтения рукописи, но теперь вижу, что произведение можно счесть крайне не рекомендуемым к публикации в наше время. Думаю, выбор свиней в качестве правящей касты обязательно обидит множество людей, в частности особенно чувствительных, какими, несомненно, являются русские…

Оруэлл тут же догадался, что произошло: в министерство информации внедрились коммунисты. Все знали, что литературный мир полон тихих партийцев, которые в своей преданности России ничем не лучше откровенных советских агентов влияния. Это поклонение писателей Сталину тянулось как минимум с начала тридцатых, а теперь уже и тори не хватало духу его оскорбить. Не так давно они не хотели оскорблять Гитлера. Оруэлл кипел. К черту всех! Почему бы самому не выпустить книгу, как когда-то Свифт? Его друзья-анархисты наверняка приберегли бумагу для будущей революции. Он собрал все ценное, что помещалось в два чемодана; остальному придется подождать.

Как раз наступил летний зной, и его путь через Лондон оказался изматывающим. Все говорили, что в войне считай уже победили: фашисты отступали на всех фронтах, церковные колокола возвещали победу за победой. И все же у него было странное ощущение, что сражения никогда не кончатся. Каждое наступление приносило новые ужасы: новое наводящее страх оружие, новые истории о зверствах на востоке, загоняющие британское население на новые вершины патриотического возмущения.

Он присел передохнуть в чайной «Лайонс», достал рукопись и от руки написал к ней сопроводительное письмо.

Рукопись попала под бомбежку, поэтому я так долго не мог ее отправить. Если прочитаете сами, увидите, что на данный момент ее содержание неприемлемо, но я не согласен ни на какие изменения. Кейп или МИ – по его письму неясно – внесли идиотское предложение, чтобы большевиков символизировали любые другие животные, кроме свиней. Я, конечно, не мог изменить образ.

Он задержался у почты, купил конверт и отправил письмо Т.С. Элиоту[70], «Фабер и Фабер», дом 24 по Рассел-сквер, Блумсбери, Лондон, WC1.

* * *

Прошло четыре недели. Перед тем как отправиться в «Трибьюн», где он устроился литературным редактором, он просмотрел утреннюю почту. В ней было письмо от «Фабер»:

Мы не уверены, что это верная точка зрения для критики текущей политической ситуации… Ведь ваши свиньи куда умнее остальных животных и потому лучше подходят для управления фермой – более того, без них Скотного двора вообще могло бы не быть; поэтому (могут сказать люди) требуется не больше коммунизма, а больше трудящихся во благо общества свиней… Мне очень жаль, потому что тот, кто это издаст, естественно, получит возможность издавать ваше будущее творчество, а я его ценю, потому что это хорошие тексты, в которых чувствуются фундаментальные принципы. Мисс Шелден пришлет вам рукопись отдельно.

Вот тебе и суждение великого Т.С. Элиота! В начале войны Оруэлл обвинял его в подспудной симпатии к фашизму – а теперь он в рабстве у красных. Цирковые псы скачут, когда дрессировщик щелкает кнутом, но хорошо выдрессированный пес – тот, который делает сальто даже раньше, чем увидит кнут. В списке оставался еще один издатель. Оруэлл направился в центр.

* * *

Он вошел в толкучку главного бара «Бодега» на Бедфорд-стрит, у Стрэнда, и в нос тут же ударил кислый запах пива и пота выпивающих здесь извозчиков. Он пришел вовремя, чтобы перехватить Фредрика Варбурга, как раз здесь отобедавшего. Он взглянул на Варбурга: высокий, грузный, в дорогой одежде, с напомаженными волосами и мундштуком в зубах. Странное место для успешного издателя; Оруэлл предположил, что Варбург здесь скрывался от легионов приезжих поэтов, кишащих в Фицровии, как тараканы.

– Сержант Оруэлл, что тебя сюда привело? Надо было назначить встречу, пообедали бы вместе.

– Мне нужно с тобой поговорить, Фред. Я заходил в офис, но мне сказали, что ты здесь. Я забежал всего на минутку.

Они сели за стойкой. Варбург заказал по полпинты темного эля, которые они мгновенно осушили.

– Оруэлл, только не говори, что у тебя опять разбомбили дом! Чертовы ракеты.

– Вообще-то, разбомбили, но я по другому поводу. Коммунисты из МИ занесли мою новую книжку в черный список. Вредная для военных усилий, для англо-советских отношений и прочая чушь. Этот чудик Элиот пляшет под ту же дудку. В общем, если интересно, то она твоя. – Он расстегнул кейс и достал тонкую стопку, уже затрепанную множеством рук. – Вот крамольная рукопись. Теперь она только твоя, Фред, – если найдешь бумагу, чтобы напечатать. А не захочешь – напечатаю сам, подпольно, на деньги Астора.

– Как называется?

– «Скотный двор».

– Необычно!

– Это про животных, которые взбунтовались против фермера, – и это очень антирусский текст. Боюсь, антирусский