Самоцветный быт - Михаил Афанасьевич Булгаков

занят: протокол собрания пишу.

– Вчерашнего? – спросил сосед.

– Завтрашнего, – ответил Макушкин.

Сосед открыл рот и так, с открытым ртом, и ушел.

2

Зал общего собрания был битком набит, и все головы были устремлены на эстраду, где рядом с графином с водой и колокольчиком стоял товарищ Макушкин.

– Первым вопросом повестки дня, – сказал председатель собрания, – у нас вопрос о спецодежде. Кто желает?

– Я, я… я… я… – двадцатью голосами ответил зал.

– Позвольте, товарищ, мне, – музыкальным голосом попросил Макушкин.

– Слово предоставляется т. Макушкину, – почтительно сказал председатель.

– Товарищи, – откашлявшись, начал Макушкин и заложил пальцы в жилет, – каждому сознательному члену союза известно, что спецодежда является необходимой…

– Правильно!! В июне валенки выдавали! – загремел зал.

– Попрошу не перебивать оратора, – сказал председатель.

– Поэтому, дорогие товарищи, необходимо принять всесторонние меры к выдаче спецодежды без перебоев.

– Верно! Браво! – закричал зал.

– Парусиновые штаны прислали в январе!!

– Ти-ше!

– Предлагаю ораторам не высказываться, чтобы не терять времени, – сказал Макушкин, – а прямо приступить к обсуждению резолюции.

– Кто имеет резолюцию? – спросил председатель, сбиваясь с пути.

– Я имею, – скромно сказал Макушкин и мгновенно огласил резолюцию.

– Кто против? – сказал изумленный председатель.

Зал моментально и единодушно умолк.

– Пишите: при ни одном воздержавшемся, – сказал пораженный председатель секретарю собрания.

– Не пишите, товарищ, у меня уже записано, – сказал Макушкин, сияя глазами.

Общее собрание встало, как один человек, и впилось глазами в Макушкина.

– Центральный парень, – сказал кто-то восхищенно, – не то что наши сиволапые!

* * *

Когда общее собрание кончилось, толпа провожала Макушкина по улице полверсты, и женщины поднимали детей на руки и говорили:

– Смотри, вон Макушкин пошел. И ты когда-нибудь такой будешь.

1925

Залог любви

Роман

1. Лунные тени

Угасли звуки на станции. Даже неугомонный маневровый паровоз перестал выть и заснул на пути. Луна, радостно улыбаясь, показалась над лесом и все залила волшебным зеленоватым светом. А тут еще запахли акации, ударили в голову, и засвистал безработный соловей… И тому подобное.

Две тени жались в узорной тени кустов, и в лунном отблеске изредка светились проводницкие пуговицы.

– Ведь врешь ты все, подлец, – шепнул женский голос, – поиграешь и бросишь.

– Маруся, и тебе не совестно? – дрожа от обиды, шептал сиплый голос. – Я, по-твоему, способен на такую пакость? Да я скорей, Маня, пулю пущу себе в лоб, чем женщину обману!

– Пустишь ты пулю, держи карман, – бормотал женский голос, волнуясь. – От тебя жди! Сорвешь цвет удовольствия, а потом сел в скорый поезд, только тебя и видели. Откатись ты лучше от меня!

«Целуются, черти, – тоскливо думал холостой начальник станции, сидя на балконе, – луна, положим, такая, что с семафором поцелуешься».

– Знаем, – шептала тень, отталкивая другую тень, – видали мы таких. Поёшь, поёшь, а потом я рыдать с дитем буду, кулаками ему слезы утирать.

– Я тебя не допущу рыдать, Манюша. Сам ему, дитю, если таковое появится, кулаками слезы вытру. Он у нас и не пикнет. Дай в шейку поцелую. Четыре червонца буду младенцу выдавать или три.

– Фу-ты, наваждение, – крякнул начальник станции и убрался с балкона.

– Одним словом, уходи.

– Дай-ка губки.

– На… И откатывайся… Прилип, как демон.

«Неподатливая баба, – думала тень, поблескивая пуговицами. – Ну, я тебя разгрызу! Ах ты, черт. Мысль у меня мелькнула… Эх, и золотая ж голова у меня…»

– Знаешь, Маруся, что я тебе скажу. Уж если ты словам моим не веришь, так я тебе залог оставлю.

– Уйди ты с залогом, не мучай!

– Нет, Маруся, ты погоди. Ты знаешь, что я тебе оставлю, – тень зашептала, зашептала, стала расстегивать пуговицы. – Уж это такой залог… без этого, брат ты мой, я и существовать не могу. Все равно к тебе вернусь.

– Покажи…

Долго еще шептались тени, что-то прятали.

Потом настала тишина.

Луна вдруг выглянула из-за сосен и стыдливо завернулась в облака, как турчанка в чадру.

И темно.

2. В сундуке залог

Лил дождь. Маруся сидела у окошка и думала: «Куда ж он, подлец, запропастился? Ох, чуяло мое сердце. Ну да ладно, попрыгаешь, попрыгаешь да приедешь. Далеко без залога не ускачешь. Мое счастье в сундуке заперто… Но все-таки интересно, где он находится, соблазнитель моей жизни?»

3. Злодейский план

Соблазнитель в это время находился в отделении милиции.

– Вам что, гражданин? – спросило его милицейское начальство.

Соблазнитель кашлянул и заговорил:

– Гм… Так что произошло со мной несчастье.

– Какое?

– Неописуемая вещь. Трудкнижку посеял.

– Вещь описуемая. Бывает с неаккуратными людьми. При каких обстоятельствах произошло?

– Обстоятельства обыкновенные. Вот, извольте видеть, дыра в кармане. Вышел я погулять… Луна светит… Я ей и говорю…

– Кому ей?

– Тьфу!.. Это я обмолвился. Виноват. Ничего не говорю, а просто смотрю, батюшки – дыра, а трудкнижки нет!

– Публикацию поместите в газете, а затем, вырезав ее, явитесь в отделение. Выдадим новую.

– Слушаюсь.

4. Роковое письмо

Через некоторое время в «Гудке» появилось:

«Утеряна трудкнижка за № таким-то, на имя такого-то. Выдана таким-то отд. милиции 8 мая 23 г.».

А через некоторое время в «Гудок» пришло письмо, поразившее редакцию, как громом:

«Многоуважаемый товарищ редактор! Это все ложь! Книжка не утеряна, и такой-то врет. Он отдал ее мне в залог любви. А теперь опубликовывает в газете!»

5. Эпилог

Такой-то рвал на себе волосы и кричал:

– Что ж мне теперь делать, после такого сраму?!

Стоял перед ним приятель и говорил ему:

– Не знаю, что уж тебе и посоветовать. Сделал ты подлость по отношению к женщине. Сам теперь и казнись!

1925

Они хочуть свою образованность показать…

…и всегда говорят о непонятном!

А. П. Чехов

Какие-то чудаки наши докладчики!

Выражается во время речи иностранными словами, а когда рабочие попросили объяснить – он, оказывается, сам не понимает!

Рабкор Н. Чуфыркин

В зале над тысячью человек на три сажени стоял пар. И пар поднимался от докладчика. Он подъезжал на курьерских к концу международного положения.

– Итак, дорогие товарищи, я резюмирую! Интернациональный капитализм в конце концов и в общем и целом довел свои страны до полной прострации. У акул мирового капитализма одно соображение, как бы изолировать советскую страну и обрушиться на нее с интервенцией! Они использовывают все возможности, вплоть до того что прибегают к диффамации, то есть сочиняют письма, якобы написанные тов. Зиновьевым! Это, товарищи, с точки зрения пролетариата, – моральное разложение буржуазии и ее паразитов и камер-лакеев из Второго Интернационала!

Оратор выпил полстакана воды и загремел, как труба:

– Удается ли это им, товарищи? Совершенно наоборот! Это им