Остановка. Неслучившиеся истории - Роман Валерьевич Сенчин

А мы тогда к Виталине как к алкашке относились.

Максим дернул плечами:

– Ну, не как к алкашке. Как к своей. Жили в одном коридоре, бухали, стихи читали друг другу… Слушай, что вообще за дела? Я к Виталине всегда нормально относился. Все на первом курсе были гениями, все бухали как сумасшедшие. И всё… – Остановился и поднял руки: – Так, прошу не лезть в душу. Все мы были гениями и все обосрались как поэты. Ни одного из нас не вышло…

– Давай, – Костян подвинул ему стопку с водкой, – за наш курс.

– Хм…

– Давай. Я всех люблю. Мы все мощные были.

– А по факту оказались дерьмом. Как поэты.

– Пей, Макс.

– Хороший совет.

Резко, почти враждебно чокнулись, швырнули в себя водку. Пожевали.

– Вкусные пельмени, – сказал Костян. – Не могу понять с чем. Фарш, но и еще что-то…

– Соленая капуста… Немного добавляем.

– Прикольно… А у Виталины я, по крайней мере, строку помню. Одну! Но – навсегда. «Мотыльки стучат о пламя». Это уже много, Макс, много! Не согласен?

– Ты помнишь, еще человек пять в лучшем случае. Из ста сорока миллионов. Да и пяти нет. И вряд ли она первая об этом написала.

– Может. Но я помню. Через нее. Ну, благодаря ей.

Помолчали.

Максим потер лицо.

– Слушай, у нас какая-то фигня происходит. Ты… Да не хочу даже слов искать. Пришел и стал мне тут мозги вправлять, в наше прошлое мордой тыкать… Зачем, Костя? Ну, не получилось, и давно это там осталось, в другой жизни.

– Не-ет, – усмехнулся Костян. – Оно в нашей. В наших жизнях. И оно не отпустит.

Наполнил стопки. Но предлагать пить не стал. Чувствовал, видимо, что вот сейчас, в эту минуту, Максим с ним пить не будет… Попросил:

– Поставь Янку. «Ангедонию».

– Что? – Максим расслышал, но спросил, надеясь, что Костян одумается и переведет разговор.

Не перевел:

– Пару песен послушаем. Пару песен всего.

– Включи в айфоне, вставь наушники и слушай.

– Я хочу вместе. Чтоб вместе послушали.

Язык его стал заплетаться.

– Ты пьяный, что ли? Чёрт, я и не заметил. Слушай, Кость…

– Поставь. Послушаем пару песен.

– Не буду я это ставить… Пей, и – давай прощаться.

– Да? Прямо вот так сразу – прощаться?

– Да, Кость, прощаться. Я не готов… У меня всё хорошо. Нет никаких причин слушать Янку. И, надеюсь, не будет.

– Да? Такое она дерьмо, получается, по сравнению с тобой нынешним?

– Нет… – Костя смотрел в глаза Максиму, и Максим запнулся. – Она слишком гениальна, чтоб слушать ее и жить.

Замерли над столом. Костян первым отвел взгляд.

– Да, ты прав. – И ударил кулаком по столешнице. – Да! Ее песни есть, и мы – есть… Это взаимоисключающе, понимаешь?

– Не ори!

– Извини… Поставь Янку. Одну песню. «Домой». Да я сам поставлю, действительно! – Костян полез в карман за телефоном.

– Не надо. Включишь – вылетишь отсюда.

– Да? Так, значит, ты стал общаться…

– Так. Я живу, моя жена живет, дети. У нас все нормально. Квартира, машина, дача. Внуков ждем.

– Поздравляю… У тебя всё тот же «вольвик»?

– Да. Мне хватает. Как новый почти.

– Что ж, у меня есть повод для зависти.

– Не вижу, чему ты можешь завидовать. И у тебя годами все нормально. А потом что-то происходит – и ты приходишь со своей Янкой.

– Да, прихожу. Потому что только она меня и удерживает.

– От чего? От – в тихий омут буйной головой?

– Ну, примерно так.

– Это подло. Слушать песни того, кто убил себя, про невозможность жизни – для того, чтобы самому жить.

Костян снова уставился на Максима. Щеки были напряжены, под ними играли желваки. Но вот расслабились и стали медленно сползать вниз. Обвисли.

– Ты меня подталкиваешь к суициду? – спросил он как-то по-стариковски.

– Ни к чему я тебя не подталкиваю. Но – это смешно, Кость. Успокойся. Живи.

– Да не хочу я жить!

– Ну так – с моста в небеса.

– Да?.. Сука ты, Макс.

– Почему? Я тебе честно, как товарищу, однокурснику говорю. Никто тебе этого не скажет. Во всей Москве тебе не скажет, а я – говорю: не можешь, не хочешь – утопись, повесься, выкинься из окна.

– Да?..

– А что? Ты просишь поставить Янку. В пятнадцать лет ее можно слушать и взрослеть, в двадцать пять слушать и убеждать себя: я прорвусь, переверну мир, а в наши сорок восемь – нет. В нашем возрасте нельзя ее слушать. Кто слушает – слушает просто так.

– Я ее слушаю не просто так.

– А как?

– Что?

– Послушал, закрыл свой ноутбук или что там и лег спать?

– А что – действительно топиться, что ли?

Максим приподнял плечи и опустил:

– А что – жить дальше?

– Блин… В натуре, ты меня достать хочешь… Тебе легче станет, если меня не станет?

Максим хмыкнул:

– Мне – всё равно. Если умрешь – выпью пару стопок, закушу вкусненьким.

– Ну ты и сука все-таки… Да, я бы убил себя. Но – стыдно. Стыдно в сорок восемь лет.

– Стыдно. И мне стыдно. И умереть стыдно, и жить стыдно. Не стыдно только от тебя получать «суку». Лет двадцать назад я бы тебе за слово это морду разворотил. Но теперь – ничего, видишь, принимаю.

– Развороти.

– Хренушки. Живи так. Давай выпьем.

– Да…

Выпили.

– Мы в неравных состояниях, – выдохнул Костян. – Я пьяный, а ты трезвый, мудрый.

– Не надо было нажираться перед дверью… И никакой я не мудрый. Я говнее тебя в сто раз. Ты хоть трепыхаешься иногда… Но – все так живут. Кто выжил. Все вжились. И я. И – спасибо им. Янке, Егору, Башлачеву, Вене Дыркину…

– Он вроде сам умер.

– И Летов сам. И Янка, может, сама… Я не об этом. Я давно сказал им спасибо и попрощался.

– Я понял. – Костян шлепнул Максима по плечу. – Я буду дальше…

– И слава богу.

– …буду дальше зарываться в дерьмо жизни.

– Ну, и я тоже. А какие варианты?

– Нет вариантов… Триста грамм водки – вариант… Посидеть, помолчать да по столу постучать.

– Не надо, – подхватил поднятый кулак Костяна Максим. – Давай без шума.

– Без шуму, без пыли. Хорошо. Передохнём в тишине.

– Еще поживем.

– Поживем, ага! – согласился Костян с какой-то деревенской готовностью.

– Опять бабушку вспомнил?

– В смысле? Что тебе моя бабушка?

– Она, наверное, хорошая была, простая. Не заморачивалась всякой фигней, как мы.

Костян устало, почти безвольно кивнул:

– Не заморачивалась. У нее других проблем хватало… Ла-адно! – выдохнул и поднялся, – пойду. Поговорили в меру сил, теперь надо подумать…

– Извини, не задерживаю. Поздно уже, десятый час.

– Десятый час… Когда-то сутками сидели.

– Да что тебе