Юдоль - Михаил Юрьевич Елизаров

лично делал для академика Сахарова чертёж водородной бомбы секретным «кохинором 10Т» (твёрже такого лишь алмазы) и был за труд награждён орденом Ленина.

Первый глаз Ефим выколол в самом конце семидесятых годов. Тыкальщик всегда использовал уникальные отцовские карандаши. Бесчеловечный промысел совпал с премьерой киномюзикла «Три мушкетёра». Тогда в стране во множестве появились одноглазые мальчишки – жертвы лицедейства. Даже я фехтовал после школы, милая. Видишь, на виске благородный дуэльный шрам; аккурат от «шпаги» – острейшего прута орешника…

В тени популярного мюзикла безнаказанно промышлял Ефим Тыкальщик. И кто бы подумал, что сын знаменитого отца, с виду робкий студент архитектурного института, и безжалостный маньяк-ослепитель – одна персона. Когда популярность фильма пошла на убыль, правоохранительные органы обратили внимание на повторяющиеся случаи, которые никак не списать на неосторожное дворовое фехтование.

Милицейские облавы не приносили результатов, следователи сбивались с ног, в бессилии плакали хирурги-офтальмологи. Ефим оставался неуловим. Его кохиноры проткнули великое множество глаз, стариковских, мужских и женских, но всем прочим Ефим предпочитает мальчишеские глаза – за дерзкий, ни на что не похожий блеск.

Тыкальщик в расцвете сил. Ему тридцать, он тощ, ловок, пронырлив. Одет максимально удобно – спортивные штаны, кроссовки, курточка. Всё серого цвета и заурядного фасона. Ефим за годы научился подкрадываться, неслышный, словно тать. Шаги невесомы, движения легки, удар выверен, как у кобры, – не промахнётся мимо глаза, воткнёт грифель именно в зрачок. Пару раз случались, конечно, казусы, бил рядом – в глазное яблоко или радужку, но раз Ефиму неприятно об этом вспоминать, то и мы не будем. Ведал бы престарелый Натан Абрамович, чем промышляет по вечерам его сын, старый коммунист сам бы вонзил подонку в сердце кохинор! Но он ничего не знает. Старый чертёжник давно на кладбище…

Сатана у нас в гостях

В инфернальных плоскостях.

У отпетых сатанистов

Пентаграммы на кистях!..

Странное творится с окружающим миром. Почему песня, давно превратившаяся в эстрадную банальность, звучит не как обычно? И голос Кобзона не рыхлый, а стальной, громовой, какого у него отродясь не было:

И слышится дьявольский вой!

И сердце тревожится вновь!

Но Бархатный Агнец со мной!

За нас он прольёт свою кровь!..

Бывает, что песни записывают заново, даже полностью меняют в них слова. К примеру, знаменитый фронтовой «Огонёк», где наравне с каноническим текстом о верности соседствует юродство «Ковыляй потихонечку»: девушка отвергает суженого, ставшего вроде бы калекой, но оказывается у разбитого корыта – мнимый инвалид вернулся орденоносцем и при ногах. Скверна ли поразила в одночасье Божий мир, сатанинский мутабор, который на ходу извращает смыслы, подменяет, переставляет слова?

– Бархатный кто? – опять спрашивает Костя.

– Агнец… Не мешай, Костя, я слушаю другое! – тревожится Божье Ничто.

– А кто такой Агнец?

– В одном из первоначальных смыслов – ягнёнок, дитя овцы. Но в основном агнец понимается как искупительная жертва…

Агнец, кроме прочего, ещё Иисус Христос и заодно евхаристический хлеб. Но Божье Ничто, видимо, щадит Костю и не перегружает лишней информацией. Что может знать пионер о Святых дарах и евхаристии?

– А почему Бархатный?..

Тыкальщик давно заприметил Костю и идёт по следу. Ефим определился, где перехватит мальчишку, повалит на землю и, склонившись над ним, лишит зрения. Самое сладострастное для Тыкальщика в этот момент – смотреть, как грифели погружаются в зрачки: течёт стекловидная жидкость, кровь, мешаясь со слезами…

Жертва, конечно, попытается прикрыть ужас веками, все так делают, но Ефим шепнёт заветную отворяющую фразу: «Распахни глаза, и я покажу им Вечную Ночь!»

– Костя! – предостерегающе шепчет Божье Ничто. – За нами кто-то крадётся!..

Костя оглядывается. А Ефим находится буквально в паре метров от него. Притаился за деревом, слился с природой.

Божье Ничто начинает «голосить». Костя ничего не слышит, ибо всё происходит за пределами человеческого слухового диапазона, на потустороннем ультразвуке, от которого в ужасе разлетаются летучие мыши.

Божье Ничто выкликает помощь на ангелическом или же демоническом языке; фонетическая абракадабра, которую проще сразу перевести в человеческие слова: «Души неприкаянные, души неотпетые, проснитесь, пробудитесь! На мой зов поторопитесь! Пока живо Имя, жива Вещь! Бог – не Имя, но Имя – Бог! От Формы к Смыслу, от Смысла к Форме. От Содержания к Знаку, от Знака к Содержанию! От Сердца к Солнцу! От Солнца к Сердцу! Гроба, откройтесь! Прах-земля, разверзнись! Духи отпетые и неотпетые, не спите! Ко мне на помощь спешите!»

Божье Ничто всё ж не подселенец-паразит, а полезный симбионт. И призывает именно неупокоенных мертвяков – любого, кто поблизости, и они обязаны ему повиноваться. Но увы, парк – не кладбище. С бродячими оболочками тут худо. И Костин личный апокалипсис, судя по всему, начнётся прямо в парке…

Интересно, помер ли в своей будке Цирков? Преставился и бродит вокруг Колеса, стонет: «Ах, н-н-н-н!..», до последнего не веря в собственную кончину…

В общем, Цирков, если собирается помогать, должен поторопиться, потому что Тыкальщику прискучили сумеречные прятки.

Ефим выходит из-за кустов, показывается перед Костей во всём хищном великолепии. Серый, жилистый, вертлявый, в каждой руке по кохинору – остро заточенные карандаши, точно два смертельных стилета!

– Тыкальщик!.. – ватно восклицает Костя, чувствуя, как колени превращаются в безвольные слабеющие шарниры.

Ну конечно же, он сразу понял, кто перед ним! О Тыкальщике шепчутся не меньше, чем о Фигнере. Дети рисуют Тыкальщика в тайных альбомах. В пионерских лагерях после отбоя подолгу обсуждают, кто страшнее, сильнее. Заключаются непроверяемые пари, кто победит в поединке: Фигнер или Тыкальщик? Костя всегда ставил на Тыкальщика, мол, он перефехтует грузного Фигнера, ослепит раньше, чем тот вгонит ловкому сопернику в живот шило или полоснёт скальпелем по кадыкастому горлу…

Ефим вкрадчивыми шагами приближается к оцепеневшему Косте. Мальчишка оседает на землю. Маньяку даже не нужно применять силу, чтобы повалить жертву, – всё делает гипнотизирующая составляющая его страшной харизмы. Ефим ловко, как барабанщик палочки, вращает меж пальцев карандаши, затем поправляет голову Кости для нанесения уколов. Он давно примерился, но что-то медлит…

Надо сказать, чуткий слух Тыкальщика мигом раньше уловил в пространстве тончайший высокочастотный свист, от которого у маньяка чуть заложило уши, как если бы он слушал в эфире волну с завывающими помехами. А теперь и руки ощутили какое-то вялое сопротивление.

Похоже, подоспел-таки на зов смотритель Валентин Цирков. Навалился сзади на Тыкальщика и хватает бесплотными пальцами за кулаки, сжимающие гибельные карандаши. Может, кстати, и не Цирков, а кто-то другой; у мертвяка всё равно нет ресурса убедительно явить себя в материи.

Тыкальщик озадаченно шевелит руками, словно угодившими в вязкий кисель, – не понимает, что мешает