Дом из парафина - Анаит Сагоян

Без головы

Иногда важно залечь на дно. Как будто тебя и вовсе нет. Обязательное условие – продолжающийся дикий ритм жизни вокруг выпавшего, несуществующего тебя.

– Никто из нас не выберется отсюда живым.

– Откуда? – Сандрик поднес ложку с кашеобразной смесью к губам старика и ждал.

Тот сжал губы и вздернул подбородок. Есть отказывается, а курить – курит. Руку вытянул, пальцами сигарету к дряблым губам поднес. Сидит почти боком.

– Откуда? – повторил Сандрик с налетом небрежности, перемешанной с состраданием.

– Отсюда, мальчик. Отсюда.

– Из города? Из страны? Откуда? Нужно есть. Вот упрямец!

– Александр Гарегинович я.

– Александр Гарегинович? Александр… Надо же, мы с вами тезки. Ешьте теперь. – Сандрик приложил край ложки к упрямо сомкнутым губам старика, надеясь на их соответствующий рефлекс. Тот лишь отвернулся и снова затянулся сигаретой.

Кормить насильно, пока старик разговаривал, не хотелось, иначе слетела бы последняя видимость того, что все нормально. Обычная встреча в обычной комнате. Старик тем временем охотно продолжил говорить:

– Меня отец назвал так в честь своего брата, которого турки маленьким зарезали. Тот под кровать спрятался и плакал. Нашли. А отец в большой кастрюле уместился. Так и сидел в ней, накрывшись крышкой. Много слышал нехорошего. Все вопили, пока все не стихло. Целая деревня тогда полегла, а он выжил. Ну а тебя?

– Что меня?

– В честь кого-то назвали или так?

– В честь деда, – коротко бросил Сандрик и нервно потер щеку о плечо.

Дед открыл рот и принял вязкое содержимое ложки. А потом еще и еще. Будто осенило, что это вполне себе нормальный процесс.

– У моего сына, говорят, теперь другая семья. Женщина там, мол, хваткая. Вот и забрала. А у него сын от прошлого брака один остался. Перебивается как может. Школьник еще. Не твой ли одноклассник?

– Хм. Сложно сказать. А звать его как? – спросил Сандрик, чувствуя, что вскипает.

Дед молчит. Сомкнул губы. За ними – скрежет зубов.

– Никто из нас не выберется отсюда живым, – как-то машинально процедил он опять, уставившись в стену.

– Кстати, о смерти, – Сандрик постарался остыть, набраться терпения. – Я как-то бегал по двору. Лет шесть было мне, наверно. Слышу – курица из гаража хрипло горло надрывает. Там мужики возятся, держат ее со всех сторон, а она, как человек, помощи просит, вырывается, во всю горланит. Деревенские бы давно управились, а эти суетятся. Я заглянул в ворота, а они перетянули тонкую ее шейку через бревно, один топором замахнулся и как закатил по бревну! Аж топор в дереве застрял. Кровь куриная по мужикам брызнула, они опешили, руки отпустили. А курица с бревна соскочила и понеслась вон из гаража, прямо по моим ногам. Я закричал, разревелся. Помню как сейчас через широкие отверстия своих босоножек прикосновение ее лапок. Мужики, ругаясь, выбежали из гаража, и дети, разинув рты, побежали вдогонку, а курица-то без головы – и мчится дальше, мчится. Весь двор перепугала. Девятиэтажку нашу панельную обежала и вернулась назад, а останавливаться и не думает. Да и думать ей теперь нечем – голова-то в гараже валяется! Я как завороженный на нее смотрю. Страх ушел, хочу поймать ее и, как щенка, прижать к себе… – Сандрик выдыхает, раз за разом активно набирая ложкой кашу. – Снится мне она до сих пор. Как будто я и есть эта курица. По двору бегаю, ничего не вижу – головы-то нет. А вы ешьте, Александр Гарегинович, ешьте. Молодец!

– Зубы ты мне заговорил, вот и радуешься, – проворчал старик.

– Так вот, дед мой тогда на крики спустился и прижал меня к себе. Утешать стал. А курица наконец упала, как сноп. Прямо перед нами. От кровопотери умерла, представляете? А дед говорит. Как вы думаете, что он мне сказал?

Александр Гарегинович равнодушно отвернулся.

– Я вот на всю жизнь запомнил. Он сказал: не бойся смерти, не думай о ней, как будто ты без головы и не можешь думать. Смерть тогда придет с большим опозданием.

Уставившись в пустоту, Александр Гарегинович шевелил губами, попадая точно в последние произнесенные слова.

– Вы деда моего не знаете случайно? В одном микрорайоне, как-никак, живем.

Молчание.

– Александр Гарегинович, как звать вашего внука?

Молчание. Лишь на улице просигналил сборщик металлолома. У него свой особый позывной, чтобы не путали. В комнате – мертвая тишина.

– Имя внука, – не унимался Сандрик и ждал почти минуту. – Называй! – выкрикнул неожиданно для себя самого, встав и склонившись над дедом, как на допросе.

– Серж! – взревел дед. – Серж, сюда! Кого ты мне привел?!

Сандрик отвернулся и упорно пошел на дверь, приближая ее усердием шагов. С каждым шагом ноги сильнее приваривало к полу.

– Из жизни.

– Чего?… – переспросил Сандрик, обернувшись у самой двери.

– Откуда, спрашиваешь, живыми не выберемся? Из жизни.

Сандрик спохватился и спешно вышел, столкнувшись у порога с недоумевающим Сержем.

* * *

В магазине пахло горячим хлебом и сырыми опилками под ногами, которые впитывали серую жижу февральского утра. К кассе подошел мужчина средних лет, с выцветшей неприметной внешностью, и расплачивался за развесные вафли, искусственные гвоздики и кусок сала. Его с перебоями обслуживала нервная продавщица. Одной рукой она ловко и умело клала продукты в пакет, а другой, с кривой и выдохшейся сигаретой меж сухих пальцев, указывала в неопределенную сторону. При всем этом она обращалась к сотруднице, отошедшей в кладовое помещение:

– Она и нас с тобой переживет, вот увидишь.

Потирая мокрой подошвой опилки, Сандрик старательно, но безуспешно разбирал смысл фразы. Он не то чтобы слушал продавщицу, но мозг все равно принимал информацию. Дождавшись своей очереди, Сандрик подошел к прилавку.

– Мне полбатона вон того хлеба, пожалуйста. И, если можно, не трясите над ним своей сигаретой.

– Мальчик, – продавщица, почти молодая, почти красивая, склонилась к прилавку, готовая вспылить. Но пока она молчала и пытливо смотрела Сандрику в глаза, тот твердо решил, что проучит ее, закупившись через дорогу и махнув ей оттуда румяным батоном. – Твой хлеб сегодня будет только отсюда и только с пеплом, потому что развозчик напился и спит вон там за дверью на коробках. А жена его почему-то скандалит со мной, – выпалила она последнее себе под нос. – Так будешь брать? Утренний, свежий. А теперь и со вкусом ментола, – сказала как отрезала. Потом отошла в темный угол и нервно постучала сигаретой о пепельницу.

Прикусив кулак, она отвернулась, и Сандрику показалось, что плечи ее трясутся от тихого злобного смеха. А следующего покупателя она обслуживать не стала. Схватив с