Евгений Онегин. Престиж и предрассудки - Юлия Фёдоровна Ивлиева

Позже температура спала, и Таня заснула уже под утро. В недолгом беспокойном сне крепкие мужские руки сжимали ее тонкие пальцы, притягивая к себе. Она, словно в пропасть, проваливалась в бездну этих объятий. Жаркое дыхание опаляло ее висок. Прохладные длинные пальцы касались лица, гладили по щеке, по губам. В ясных синих глазах она видела красный огонек. Он распускался нежными яркими лепестками, рос, окружал ее алым светом, поглощал целиком. Теперь у нее появилось желание. Самое заветное.

Солнце уже уверенно заняло небосклон, когда, завернутая в шаль, она сидела у окна и в сотый раз вспоминала заинтересованный взгляд молодого человека, который внимательно и с любопытством слушал ее рассказы о папоротнике. Улыбался и, казалось, не хотел с ней расставаться. Она видела в нем то же, что и в себе, – желание узреть тайное, познать неизведанное. Или ей только почудилось? Больше всего она жаждала увидеть его снова. Посмотреть в его ясные синие глаза, коснуться пальцами его лица, волос, приблизиться, ощутить его запах. Насколько же он был красив в свете луны! Будто таинственный принц какого-то потустороннего мира. Татьяна закрывала глаза, и ей грезилось, как она положит руки на его ладони и их мгновенно унесет в волшебную сказку. Куда-то далеко. Она не представляла, что там их ждет. Но там будут они вдвоем. Сердце замирало, кончики пальцев кололо искрами, по телу расползалось тепло.

Она все повторяла и повторяла его имя – Евгений.

Глава 10

Как выяснилось, добираться на перекладных – очень плохая идея. Бесконечное ожидание на каждой перемене. Постоянные препирательства с ямщиками и станционными смотрителями, которые выставляли непомерную плату, потому что у него не было подорожной[6]. Ах, как он жалел, что не потрудился в Петербурге подписать ее. Следовало все-таки найти знакомых, кто бы мог это сделать и заплатить за бумагу. В дороге он бы экономил не только время, но и, что важнее, деньги. Да и смотрели бы на него намного уважительнее, чем сейчас.

Ему постоянно доставались ужасные кибитки, грязные и разбитые, которые тащились по ухабам и грязи, как будто ямщик специально выбирал самые отвратительные дороги. Ему приходилось перекладывать собственный багаж из одной перекладной в другую. И хоть единственный кофр был невелик, но суета по этому поводу всякий раз напоминала о его ущербном положении в этом мире. В шестом или седьмом прогоне – он к тому времени сбился со счета – лошадей выдали таких, что, казалось, они вот-вот издохнут. В каком-то другом прогоне извозчик завел кибитку в грязь и опрокинул, изрядно помяв всех путешественников. Теперь у него болели ребра и грудь. В итоге к концу путешествия он сполна насладился скукой, руганью и унижением.

Андрей Модест удовлетворенно осмотрел двуколку, которой предстояло доставить его до самого поместья Петушкова. Совсем скоро он окажется в хоть каких-то удобствах. В цивилизации, которую только может предложить деревенская усадьба зажиточного помещика. Развлечений и хоть мало-мальски сносного досуга не предвиделось, но ванную, хороший ужин и мягкую постель он обрести рассчитывал.

Впрочем, и с развлечениями должно сложиться наилучшим образом, если в добытой им информации не содержалось никаких ошибок.

Иван Иванович Петушков был тем редким представителем его знакомых, у которого не имелось к Модесту никаких претензий. Их не связывали долги, увиливание от обязательств и обманутые обещания. Скорее всего, потому что знакомство они свели в те времена, когда Андрея еще не окутывал дурман азарта и Петушкова не постигла участь стать его кредитором.

Они состояли в редкой переписке. Иван Иванович поддерживал знакомство со столичным жителем ради престижа и возможности добавить себе важности. Модест не прекращал контакта, подозревая, что у помещика можно будет разжиться деньжатами. Хотя бы раз. Или вот как сейчас – переждать смутное время.

Андрею и в голову бы не пришло по собственному желанию ехать в такую глушь, но судьба свела воедино, в одно время и в одно место, сразу несколько интересов.

Во-первых, у него возникла необходимость покинуть Санкт-Петербург и пересидеть где-то карточный скандал, в который он оказался вовлечен. Его приятель Бегичев пользовался краплеными картами и в паре с ним выиграл немалую сумму. Мошенничество вскрылось, но Модест, разумеется, не собирался возвращать выигрыш и вообще хотел предоставить Бегичеву самому отбрыкиваться за содеянное. Для Андрея все могло сложиться удачно при условии, что он не станет мозолить участникам скандала глаза и сделает вид, будто знать ничего не знал.

Во-вторых, был Канст Петрович Брыль, делец, который так и сидел у Модеста над душой, и долг ему после выплаты за проигранное пари с Онегиным стал гигантским. Брыль, казалось, даже с удовольствием ссудил ему деньги на пари, тем самым сохранив честь хотя бы в глазах общества. Стоит ли уточнять, что чувствовал себя Модест прескверно. В долгах по самую шею, притом самому жуткому и пугающему дельцу, с которым и вовсе не следовало связываться. Андрею уже снились кошмары, в которых он проваливался в черную вонючую яму и летел, летел, так и не упав, только сердце обмирало и билось редко, словно по удару выдавая ему остатки жизни.

Брыль вот-вот должен был начать требовать возмещение долгов. Модест с ужасом ожидал этого, придумал сотню достойных речей и объяснений, как отложит выплаты, как выкроит еще время, хотя точно знал, что, когда дойдет до разговора, станет лебезить и трястись, словно мокрый щенок, и никакого уважительного отношения к себе не заслужит. Поэтому, когда Канст Петрович пообещал списать часть долга, если Андрей передаст небольшую посылку, как раз по пути в эту самую глушь, несказанно обрадовался. О том, что лежало в небольшом свертке, тщательно завернутом в оберточную бумагу, Модест старался не думать. На станции в Мшинском Андрея действительно встретили. Трое столь явной бандитской наружности, что он изрядно трухнул и еще два перегона готов был вскочить на козлы и погонять дряхлых лошаденок, чтобы те бежали резвее.

Едва его мысли обращались к Кансту Петровичу и долгу перед ним, у Модеста все холодело внутри. Ходили слухи, что дела свои Брыль вел весьма необычным способом, который способствовал исчезновению соперников и конкурентов. А к роли тех, кто будет устранять конкурентов, он принуждал своих должников. Модест боялся «небольших и необременительных» просьб от дельца как черт ладана. К тому же его долг по размеру тянул на весьма внушительное дело. Едва Андрей вспоминал об этом, у него начинали трястись руки, сердце замирало где-то