Фуэте для полковника - Татьяна Васильевна Бронзова

отозвалась Леночка, с большим интересом слушая рассказ Тины. – Но, как я понимаю, эта танцовщица не стала бабушкой твоему мужу. Значит, они так и не поженились?

– Дворянам нельзя было на безродных простолюдинках жениться.

– Почему?

– Чтобы дворянскую родословную не портить, – удивляясь непониманию столь очевидного факта, сказала Тина.

– Так, значит, Дмитрию тоже не разрешили бы на мне жениться, – грустно сказала Леночка. – Ведь он граф!

– Ну, что ты говоришь! – расстроилась Тина. Она невольно напомнила подруге о графе Измайлове. – Ведь это когда было! Сейчас совсем другое время. Все женятся кто на ком хочет! А потом, кстати, ведь ты не знаешь свою родословную. А может, и ты не совсем из простой семьи. Во всяком случае, у тебя очень тонкая кость. Я бы сказала, аристократическая! Вот дай твою руку, – сказала Тина, ухватив Леночку за запястье. – Смотри, какое тонкое. У людей из рабочих семей таких не бывает!

– Да ладно тебе, – отдернула руку Савельева. – Ты мне лучше расскажи, что дальше с вашим дедушкой и этой танцовщицей было.

– А что было, – обрадовалась Тина, что Лена опять отвлеклась от своего графа. – Танцовщица, поняв, что он не намерен на ней жениться, бросила его и вышла замуж за очень богатого купца, между прочим, крестного Матильды Кшесинской. А Евгений Львович женился на дочери соседнего помещика.

– И что? Воевал на стороне «белых»? – испуганно спросила Леночка.

– Нет. Он ещё в пятнадцатом году с фронта инвалидом в своё имение вернулся. А как революция началась, со всей семьёй бежал в Москву. Дворян тогда арестовывали без разбора, расстреливали, усадьбы сжигали. Так вот, приехали они в Москву, поселились на квартире одних своих знакомых. Вскоре те в Крым бежали от греха подальше, а Волковы тоже собирались следом, да так и не успели. Всё тянули с отъездом. Надеялись, что большевики взяли власть ненадолго.

– И их не тронули? – осторожно спросила Лена.

– Нет. Один хороший человек выправил всему семейству новые паспорта, где вместо дворянства в графе «происхождение» было написано «мещанин». Так что всё обошлось.

– А ты знала, что выходишь замуж за дворянина?

– Что ты! Об этом и сам Сергей ничего не знал. Евгений Львович только три года назад перед своей смертью нам правду поведал.

Тина встала, взяла мокрое полотенце, висящее на спинке кровати, сходила в ванную комнату и заново смочила его ледяной водой.

– Подержи ещё немного, а то глаза у тебя всё-таки слегка припухли.

Савельева послушно приложила холодную примочку.

– Прав был Дмитрий, – с горечью сказала она сквозь лежащую на лице ткань, отчего голос её звучал приглушённо и будто издалека. – Одни, такие, как я, ничего не знают о своих предках, потому что не интересуются, а другие, как ты и твой муж, скрывают, потому что боятся. Так мы и живем, не помня о корнях своих. Вот вернусь домой, обязательно расспрошу маму обо всех родных.

– Ещё не известно, захочет ли она тебе рассказать, – угрюмо откликнулась Тина.

– А ты своей дочке расскажешь?

– Что ты? Разве можно?! А вдруг где проговорится? Страшно!

Девушки поговорили ещё недолго и легли спать. Перед сном Тина согрела воду в стакане, разбавила в ней две чайные ложки сгущёнки и дала Леночке.

– Выпей. Это как тёплое молоко. Успокаивает.

Горячий сладкий молочный напиток действительно подействовал на Савельеву умиротворяюще, и вскоре она провалилась в глубокий сон.

Глава 12

Вику Шиманову не раз выбирали комсомольским вожаком в классе, а потом, уже в последний год перед выпуском, и всего училища. Хорошенькая, белокурая, сероглазая активистка из хореографического училища приглянулась органам КГБ. Девушка свято верила в строительство коммунизма и легко пошла на контакт.

– В стране много неблагонадёжных людей, которые изнутри расшатывают уклад социалистического строя и подрывают авторитет Коммунистической партии Советского Союза и её Центрального Комитета. Таких отщепенцев было много до войны, и сейчас хватает, – говорил ей молодой особист в форме капитана, называвший себя Алексеем. – Нельзя давать им свободу действия.

– Чем я могу помочь Родине? – с готовностью откликнулась Шиманова.

– Будете сообщать нам обо всём подозрительном. В театре возможны слишком вольные разговоры между актёрами, осуждающими действия руководства страны. Обязательно записывайте их, а также кто говорил и где. Записывайте все анекдоты и тех, кто их распространяет. Во-первых, мы должны знать, какие анекдоты ходят в народе, а во-вторых, среди них могут быть и вредоносные. В общем, наблюдайте! Мы подпишем с вами соглашение на сотрудничество. Ваша кличка в органах будет Лукреция. Согласны?

– Конечно! – воскликнула девушка. Новое имя ей очень понравилось. – Но я не уверена, что меня оставят в Москве после выпуска. Ведь я приехала из Тюмени и все годы учёбы жила в интернате.

– Нам это известно, – улыбнулся девушке Алексей. – Но если мы подпишем с вами договор, то возьмем на себя заботу о вашей дальнейшей судьбе.

Вика подписала.

После окончания училища, в июне тысяча девятьсот пятьдесят пятого года, она была принята в труппу Большого театра и сразу получила не только постоянную прописку в Москве, но и комнату в коммунальной квартире. Комната у Вики была большая, светлая, окна выходили во двор, а сам дом стоял на Пушкинской улице, то есть в самом центре Москвы. Шиманова была счастлива. Подходил к концу первый год работы в театре. Никто из органов КГБ её не беспокоил, и девушка решила, что про неё забыли.

– А может, после разоблачения культа личности Сталина в этих органах всё изменилось и моё соглашение с ними потерялось? – думала она.

В феврале пятьдесят шестого года прошёл ХХ съезд Коммунистической партии, на котором Никита Сергеевич Хрущёв зачитал свой доклад, буквально взорвавший мир. Сталина, которого ещё недавно все восхваляли, любили и боялись, вдруг дружно осудили и низвергли с высоченного пьедестала, на который сами же ранее и водрузили. Некоторым в театре, как и всюду в СССР, казалось, что теперь в стране всё переменится, и многие с нетерпением ожидая этих перемен, мечтали о демократии и свободе. Другие сожалели о крахе старого уклада жизни, не зная, что теперь делать со сталинскими орденами и премиями. Но открыто никто не высказывался, и Виктории казалось, что все интересуются только искусством и ни о какой политике не думают. Она совсем перестала вспоминать о той бумаге, которую подписала с органами КГБ прошлым летом, как однажды ранним майским утром в квартире на Пушкинской улице раздался телефонный звонок:

– Виктория, это вас, – крикнул из коридора сосед, пенсионер Пётр Ильич.

Шиманова бросилась к телефону, на ходу дожёвывая бутерброд с сыром. Так рано могли звонить только мама из