Перелом. Книга 2 - Болеслав Михайлович Маркевич

И нота такой тоски и подавленной гордости зазвучала в этих словах, что молодой женщине стало вдруг жутко за него. Она взглянула на мужа глазами, полными безмерной жалости.

– Да, ты виноват, Борис, – тихо начала она, голос ее обрывался и дрожал, – ты забыл меня, чуть не покинул навсегда детей… тебя грех попутал… Но ты каешься, ты мучаешься, я вижу, как мучилась я сама… Ведь я не враг тебе, Борис! Разве я… разве я не могу…

Он быстро простер руку вперед, как бы приглашая ее не продолжать:

– Нет! – твердо и хмурясь произнес он. – Вы это легко забыть не можете… А великодушия я не желаю!

«Это не великодушие, Борис! – чуть не крикнула она, и удержалась. – Он бы стал презирать меня, если б я ему теперь простила», – сказалось у нее чутьем на душе.

– Я еду сегодня же; меня в полку ждут… Все здесь остается по-прежнему; кроме детей вам не о чем заботиться. Я уже сделал распоряжение в Москве. Я возьму только Скоробогатова – Матвея отпустил, a ваш кучер, Алексей, человек непьющий, смирный и при смирных лошадях… Все остальное по-прежнему, прошу вас очень!.. Юшковых не забудьте, кланяйтесь им, они на радостях теперь: сына их удалось вызволить… Скажите им, что очень извиняюсь, что не успел побывать сам… Некогда, на службу пора, в стране там не совсем покойно…

Он оборвал вдруг эту нервно срывавшуюся с уст его речь, поднялся с места и протянул ей руку опять.

Она уронила в нее свою… Он пожал ее и удержал на миг в своей руке. Под ресницами его пробежала какая-то мягкая струя:

– Прав я, Alexandrine, скажите? – проговорил он проницающим, чуть-чуть дрогнувшим голосом.

Она без слез теперь подняла на него глаза и медленно повела утвердительным движением головы.

Он поднес руку ее к губам, быстро опустил ее, двинулся с места… и остановился.

– Вы будете писать мне иногда?.. У нас дети… – промолвил он, словно извиняясь.

– Да… Я буду молиться с ними за вас, вам это теперь нужно…

Троекуров в свою очередь теперь как бы утвердительно наклонил голову и направился на свою половину.

Она жадно устремилась ему взглядом вслед… «Да, так лучше», – проносилось у нее в голове, – ему надо дать время отмучиться до дна…»

Он уехал в тот же день после обеда.

Словно кисеей какою-то заволоклись глаза Александры Павловны, когда она вышла на крыльцо проститься с ним, держа за ручку полуторагодовую девочку-дочь, когда няня подняла ребенка под губы отца, и он, с обычною ему неловкою торопливостью в этих случаях, осенил крестным знамением ее кудрявую головку, a затем все так же поспешно, заметно хмурясь на толпу домашних и слуг, собравшихся на «проводы барина», наклонился к руке жены и молча поцеловал ее, «точно учтивый гость»… Ей показалось только, что руку эту ее сжал крепче в своей, что уста его не так скоро оторвались от нее, как бы это сделал «чужой», и сердце ее инстинктивно забилось чем-то давнишним, бесконечно милым и влекущим… Но в голове у нее стоял туман тончайших, разноречивых и раздражающих ощущений. Когда наконец он, как в предшествовавший этому отъезд его, вскочил в коляску, и Скоробогатов, в последний раз правя своею любимою четверкой рыжих, поднял высоко вожжи над крутыми с лоснящимися крупами их, она как бы бессознательно прижмурила глаза. «Ну и пусть, и пусть, не хочу видеть!» – проносилось у нее в мысли, между тем как ухо жадно прислушивалось к мерному конскому топоту, уносившему его все далее и далее от этого «родного крыльца»… Маша заплакала вдруг. «И о чем это, ласточка ты моя сизокрылая, папы жаль, а?» – засуетилась около нее няня… Александра Павловна кинулась к ней, схватила девочку на руки и, судорожно покрывая ее поцелуями, побежала с нею к себе в будуар. Но слезы душили ее самоё. Машу няня унесла в детскую по настоянию доктора. «А не то на весь дом такой бы дуэт распели…» – говорил он, подмигивая Анфисе «подать ему одеколонцу на всяк случай». Маленькая Лизавета Ивановна захватила обе руки молодой женщины и, прижимая их к губам:

– Испытание захотел послать вам Господь, ангел мой, – шептала она своим детским и растроганным голоском, – покориться с кротостью и терпением надо…

Анфиса, подошедшая к своей барыне с флаконом в руке, многозначительно глянула ей в лицо:

– Вы бы лучше так сказали, Лизавета Ивановна, – протяжно проговорила она, – что терпенья еще крошечку им требуется. Потому ни на что другое как на радость идет: но даром сегодня солнышко-то после трех дней ненастья выглянуло… Окаянный сквозь землю, Господь по земле, так я понимаю.

И так убедительно и радостно звучали ее слова, что на душе у Александры Павловны мгновенно просветлело, как на отученном небе того утра. Она быстро отерла глаза платком, чуть-чуть усмехнулась и пролепетала как бы смущенно:

– Я всегда терпелива была… Пойдемте к детям, Лизавета Ивановна! – промолвила она за этим, быстро подымаясь с места и направляясь в сопровождении маленькой особы к двери в коридор.

Анфиса двинулась было за ними.

– А погодите-ка, вдовушка! – остановил ее Фирсов.

– Чего вам? – спросила она, оборачиваясь, с тою дружелюбною и насмешливою грубостью тона, с которою приняли они почему-то привычку беседовать друг с другом в последнее время.

– A вот чего, – начал толстяк, – откуда это вы ума набираетесь, право? Ведь вот сейчас такой изумительный диагноз учинили…

– Чем это вы, каким таким словом выстрелили? – рассмеялась она, не понимая.

– A таким, – отвечал он, глядя на нее разгоревшимися глазами, – что если с него да сбудется, так я с вами в первый законный вступить готов…

– Что-о? – полугневно, полутрепетно протянула синеглазая женщина, покраснев до самого лба.

– Нет, я это без всяких шуток, Анфиса Дмитриевна, – заторопился сказать он, – как если барыня наша действительно съедется с мужем на прежнее, я в тот самый день женихом вашим объявлюсь, если на то от вас согласие последует.

– Да что это вы, сбрендили? – растерянно бормотала она. – Какая я вам жена?..

– A такая, что на глупость на эту, жениться, только для вас и решаюсь… Вот, при свидетелях говорю, – вскликнул он, указывая на вбегавшую в эту минуту в комнату за оставленным тут Александрой Павловной платком Лизавету Ивановну, – a вы, всеобщая скорбей утешительница, внемлите!

И он повторил ей сейчас сказанное им Анфисе.

Маленькая особа, нисколько не удивившись этому, кинулась на шею своей совсем оторопевшей «другини».

– Милая, да в таком случае радость-то нам всем какая, двойная радость будет!.. Дождаться-то скорее