Перелом. Книга 2 - Болеслав Михайлович Маркевич

пены у рта происходили здесь словоизвержения каждый вечер), когда приятели вошли туда. Собралось уже человек пять. Против «радикала» Сильванского выступал со ссылками на Гнейста7 Иван Алексеевич Готовкин, почитавшийся председателем «чернокнижной», бывалый, начитанный человек и кровный «тори» по убеждениям.

Таренов еще с порога так и ринулся в прение (шло дело о положении крестьян на Западе):

– В министерство 30 марта, – загудел он своим зычным голосом, – вопрос о коммунальном устройстве…

– Позвольте, – прервал его озадаченный Сильванский, – что это за министерство 30 марта?

– Второе министерство Тьера в 1838 г., с Odillon Barrot uDuvergier de Hauranne, следовавшее за министерством 2 февраля 1834 г. Гизо и Моле8 (он знал наизусть даты и состав всех бесчисленно смеявшихся министерств июльской монархии), когда оппозиция…

– «Шумим, братец, шумим», – перебил его опять выступивший тем временем из читальной и остановившийся в дверях высокий и полный джентльмен, с несколько как бы надменно откинутою назад головой и большими пальцами рук, засунутыми за рукавные прорези жилета. Это был известный своими художественно бойкими эпиграммами, дружбой с Пушкиным и напускною бесцеремонностью приемов, библиофил Горностаев9. – A наставление самого умного человека у Грибоедова забыли? – иронически спросил он.

– Кто этот «самый умный человек»?

– Само собою, Скалозуб! – ответил он авторитетным тоном:

Ученостью меня не обморочишь!

Скликай других, a если хочешь,

Я князь-Григорию и вам

Фельдфебеля в Волтеры дам…

– Он в три шеренги вас построит,

A пикнете, так мигом успокоит,

– подхватил с хохотом Таранов, – покорнейше благодарим, – nous sortons d’en prendre10!

Намек этот имел огромный успех: вся «чернокнижная» покатилась сочувственным смехом.

– A вы меня, Иван Алексеевич, нисколько не убедили вашим Гнейстом, – обратился к Готовкину Сильванский, возвращаясь к первоначальному мотиву их спора, – нет неопровержимой книги, во-первых; книга, затем, может содержать много более или менее интересных фактов, но по заключающемуся в ней внутренно смыслу оказаться пустою.

Он не успел досказать свою мысль.

Горностаев, стоя все так же в дверях и не вынимая пальцев из прорезей жилета, нежданно возгласил басистым своим голосом, пред вескою звонкостью которого голос Таранова мог бы быть почитаем писком младенца:

– Жил в Вене некто Лихтенталь, остроумный человек, и – что не одно и то же, заметьте! – писавший остроумные, – у нас, разумеется, совсем неизвестные, – вещи. A между прочим следующее: «Wenn ein Buch und ein Kopf zusammenstossen, und es klingt hohl, – ist das nicht immer im Buch[99]…»

Последовал новый взрыв смеха. Сильванский, с краской в лице, быстро поднял глаза на говорившего, но тот, спокойно и величественно повернувшись на каблуках, уже направлялся опять в читальню.

– Горностаев, погоди! – остановил его Таранов. – Сегодня я совершенно нечаянно в одной французской книге напал на недурное размышление: «La presse quotidienne finira par appauvrir l’intelligence humaine, comme les mines du Mexique ont appauvri l’Espagne»11. Аппробуешь?

Горностаев повел одобрительно подбородком:

– У меня украдено. Я еще двадцать лет тому назад доказывал Мериме12, – который, впрочем, совершенно согласен был в этом со мною, – что мир видимо глупеет по мере увеличения в нем чтения газет… Я бы их в России запретил все до одной, за исключением официальной «Северной почты».

Он повернулся еще раз и исчез за дверью.

В ней в ту же минуту показался один из клубных служителей. Он подошел к Троекурову, безмолвно усевшемуся на диван и безучастно прислушивавшемуся к предыдущему разговору, и доложил ему, что его спрашивает его человек.

Тот поднялся с места и прошел в переднюю.

Матвей, едва завидев барина, быстро пошел ему навстречу.

– Княжна изволили уехать в Петербург, – почтительно и как бы таинственно прошептал он.

Троекуров сдержал готовый вырваться у него возглас и взглянул на него строго вопрошающими глазами. «Я вот тебя выгоню сейчас за это шептание!» – прочел в них не в меру прыткий и усердный малый, внезапно бледнея.

– Ты видел княжну пред отъездом или нет? – обрывисто и громко спросил его через миг Борис Васильевич.

– Видел-с, как же! Они, когда я прибыл, в Донском монастыре изволили еще быть: ко князю, батюшке ихнему, на могилу ездили, сказывали в доме люди. Вернулись они в восьмом часу в начале. Чемоданы и прочее, все это у них в аккурате в сенях готово было; вышли из кареты, изволили приказать, что куда поставить. «Сейчас, – говорят, – я и на железную дорогу». Я тут и доложил им от вас, как изволили приказывать. «Очень, – говорят, – благодари Бориса Васильевича и скажи от меня извинение, что никак не успела написать им сегодня, a что как только прибуду в Петербург, так непременно напишу». Очень они спешили, чтобы не опоздать на поезд; сели сейчас и поехали.

– С горничной?

– Одни-с. Горничную Матрену, что у них во Всесвятском служила, они, сказывал мне управитель, как приехали сюда, рассчитали в тот же день и отпустили, а заместо ее в прислужницах была у них здесь одна взята из дома девушка.

– Знаю, – перебил его барин, – можешь идти!..

Он, теребя усы, с нервно помаргивавшими веками, медленно зашагал обратно вдоль по длинной полосе ковра, тянувшегося по пространной анфиладе клубных комнат. На душе его заныла опять раздражающая боль…

– Троекуров, не хочешь ли на мое место? Лекур взлупил меня до живого мяса. Баста! A тебя, Креза, распатронить и сам Бог велел, – продолжал Фифенька, когда тот поравнялся с их столом.

– Спасибо!.. Играть, так уж не в это! – ответил сквозь зубы Троекуров.

– A хочешь в настоящую, – поспешил заговорить Лекур, – пожалуй в «инфернальную». Занесухин там, и против него компания на паях собирается, тебе очень рады будут…

– Нет, в компании я играть не стану.

– A коли один на один, так тем ему приятнее, обяжешь!.. Пойдем, я сейчас тебе это устрою.

Троекуров кивнул и пошел за ним.

Толстогубый гусар мотнул головой ему вслед и подмигнул Веретеньеву:

– Был матадор в свое время! Бачманову раз в одну ночь девяносто тысяч проиграл на даме треф – рутерки держался… Давно, впрочем, этому. Как женился, говорят, закаялся играть. A сегодня проняло, видно, опять?

Фифенька хихикнул:

– Qui buvé buvra13! – проговорил он сентенциозно на своем французском языке испанской коровы.

Безногий генерал Занесухин в течение уже долгих лет состоял одним из крупнейших игроков обеих российских столиц. Он занимал по своему служебному положению и случайной женитьбе на особе знатного и богатого рода видное место в Петербурге, где и пребывал обыкновенно, наезжая в Москву раза два в год по старой привычке, ввиду все тех же игорных целей, хотя и выносил оттуда с каждым годом