Люди без внутреннего сияния - Йенте Постюма

двадцатой неделе. С тех пор, как забеременела, я представляла себе нашу дочь с темными прямыми волосами и длинной челкой. Я видела, как она стоит на школьной площади, слегка опустив голову и сложив на груди руки, точь-в-точь как я на старой фотографии. Это был мой первый школьный день, за мной стояла моя мама в желтом летнем платье. Она смотрела в сторону на чью-то мамашу, и вид у нее был отсутствующий. А что, если у меня родится ребенок и он умрет, подумала я. Что, если моя дочь утонет в пруду, пока я буду смотреть в другую сторону. Даже если не хочется, нужно всегда контролировать ситуацию.

— Это мальчик, — сказала доктор, которая делала УЗИ.

В субботу утром он родился. Он застрял. Я все время орала, а в перерывах думала об окне в спальне, которое было открыто. Ровно в одиннадцать раздался звонок в дверь, и ребенок наконец вывалился. Кто приходил к нам в то утро, мы так никогда и не узнали.

Сначала я подумала, что на деревянном полу лежит теленок. Ребенок был огромный и слегка синий. Над ним склонилась акушерка.

— Можно мне его подержать? — спросила я.

Она подняла голову.

— Нет, — сказала она, перерезала пуповину и куда-то с ним ушла.

— Иди за ней, — велела я Артуру.

Помощница акушерки как раз засунула плаценту в пластиковый пакет, когда мы услышали детский плач. Он продлился несколько секунд, а потом все снова стихло. Мне разрешили потихоньку дойти до гостиной, где на столе лежал ребенок. Акушерка стояла, прижав к уху телефон. На ней были пластиковые перчатки, перемазанные какашками. Второй рукой она прижимала к лицу младенца кислородную маску. Кожа у него тем временем порозовела. Помощница помогла мне добраться до дивана. Стоило улечься, как между мной и ребенком образовались пятеро фельдшеров скорой помощи. Один из них что-то делал с прозрачным катетером, а потом уложил ребенка на маленькие носилки. Артуру разрешили поехать с ним. Мне нужно было дождаться второй скорой.

— Можешь идти? — спросил медбрат из моей скорой. — А то мы живенько отбуксируем тебя вниз.

Я медленно сползла с третьего этажа в кафтане, который купила в Марокко. Артур называл его платьем для дискотеки «Аль-Каиды». Полоски на кафтане светились в темноте примерно так же, как флуоресцентные полосы на форме медбратьев.

В больнице мы никак не могли найти нужное отделение. Парень из скорой возил меня по разным коридорам, и мы два раза прокатились на лифте, прежде чем нашли младенца. К нему были приделаны разные трубки, а на грудь приклеены пластыри. Медсестра положила его мне в руки, и тут я почувствовала, будто ненадолго проснулась.

В палате со мной была женщина, которая все время шмыгала носом, когда плакала. Ее ребенок тоже лежал в инкубаторе. Он тоже застрял. Каждый день она звонила разным людям, чтобы рассказать, насколько травмирующими были роды и что акушерка не желала слушать, когда она говорила ей, что она балерина, ведь всем же известно, как обстоят дела у балерин с мышцами тазового дна: они слишком сильные, чтобы выпустить наружу ребенка. По ночам во сне она причмокивала. Наши кровати были отгорожены шторками, которые медсестра отдергивала каждое утро, потому что считала, что нам нужен свет. Но мне совершенно не нужен был свет. Несколько раз в день по дороге в отделение новорожденных я проходила мимо доски с указателями, на которой было и название дурдома. Мне казалось, что с момента, когда я в последний раз была в дурдоме, прошло уже сто лет. На самом деле прошло всего шесть недель.

Все стойки и стены в дурдоме были обшиты деревянным шпоном, а я была в новом шерстяном пальто, из-за чего мне казалось, что я прибыла на какой-то горнолыжный курорт. Я зарегистрировалась на стойке патологических страхов и тревожных расстройств. Чуть позже за мной пришел мужчина в белом халате. Он сказал, что он психолог-исследователь в процессе обучения. Я сказала, что я пациент в процессе беременности. Он посмотрел на мой живот и нервно засмеялся. Мы молча отправились по длинному коридору. Мне было сложно за ним угнаться. На нем были стремные кроссовки из гладкой кожи. Боты, так называл Артур приличные мужские кроссовки. Я подумала про Артура, про то, как он по вечерам на диване рядом со мной пытался бесшумно есть печенье.

— Данная терапия еще находится на стадии клинических исследований, — сказал психолог-исследователь, находящийся в процессе обучения, когда мы дошли до его кабинета. — Но для начала нам нужно определить, подходите ли вы для этой терапии. — Он положил передо мной лист с опросником. — Вопрос номер один, — сказал он. — Как часто в течение дня вам досаждают неприятные звуки?

— Ответ «б», — сказала я.

Психолог-исследователь кивнул.

— Вопрос номер два. От каких пяти звуков вы испытываете наибольший дискомфорт?

— От чавканья, — сказала я. — А еще от звуков глотания, покашливания, шмыганья носом и кусания ногтей.

Все эти звуки были у него в опроснике, он аккуратно отметил их галочками.

Когда опросник был заполнен, меня отправили в коридор ждать психиатра. Я испугалась, когда тот вышел из кабинета. Он был похож на кинозвезду.

— Я Джон, — представился он. Заполненный опросник лежал у него на столе. — Вы хорошо спите? — Глаза у него были ужасно синие.

— Не очень, но это из-за беременности. У меня синдром беспокойных ног. — Я быстро спрятала ноги под стул. Лодыжки отекли.

— А до этого? — спросил он.

— До этого я тоже плохо спала, но потому что слишком долгое время была одна, а потом оказалось, что мой молодой человек дышит в другом темпе.

Он записал что-то на полях опросника. Мы с ним еще поговорили о звуках, которые меня мучают, и о том, что занимает мои мысли, когда я не могу заснуть. Потом Джон сказал:

— Я вижу, что у вас слишком повышена тревожность. Так что, думаю, вы вполне подходите для этой терапии.

Я почувствовала, как у меня покраснели щеки.

— Ладно, — сказала я. — Хорошо.

Малыша звали Бобом. Через три дня его разрешили забрать из инкубатора, и мы отправились домой. Наша спальня выглядела как отлично отмытое место преступления, и я положила крошку Боба на идеально заправленную постель.

— Ты тоже ложись поспи, — сказал Артур. — Скоро придет патронажная сестра.

Малыш Бобби зевнул, похныкал и почмокал, а я поцеловала его и вспомнила, как моя мама когда-то оглушительно целовала меня в уши.

Патронажная сестра сообщила, что Бобби самый большой младенец из всех, что она видела, кроме разве что ребенка Алана Кларка.

Артур покашлял.

— Лучше