Письма с острова - Татьяна Борисовна Бонч-Осмоловская

Какой же он маленький, сухой, словно щепку к себе прижимаешь. Она крепко держала мальчика на руках, шептала на ухо: пожалуйста, Данечка, пожалуйста, не надо, соседи вызовут полицию, давай не будем кричать. Прижатый к ее плечу, он захлебнулся криком, задохнулся и наконец замолчал.

Он еще всхлипывал, но дыхание выравнивалось, и Ленка опустила его голову на подушку и улеглась рядом с братом. Все же несправедливо было отдавать ему целую комнату. Он же маленький, мог бы и вместе с мамой поместиться. Но им сказали, разнополые дети в разных комнатах, и Ленка первая закивала и дернула мать за руку, и та закивала вслед за ней. Так и сделаем, так и сделаем. Мама во всем ее слушалась в эти дни.

По утрам Ленка готовила им с Данькой яичницу и тосты в подаренном каким-то волонтером тостере. Она заливала кипятком ложку кофе в прозрачном стакане, подаренном другим, или тем же самым волонтером, поднимала мать, вручала ей чашку и возвращалась к Даньке собирать и одевать его. Они выходили из подъезда вместе, держась за руки, как обычная нормальная семья, и шли вместе три квартала до школы – прямо, налево, направо, глядя по сторонам и здороваясь с соседями. Они улыбались. Всегда улыбайся соседям, повторяла она матери перед выходом на улицу.

Данька, словно и не орал ночью, как раненый слон, и не прижимался к ней, вздрагивая худым маленьким телом, поутру опять вредничал и дергал руку из Ленкиной руки. За завтраком он проигнорировал яичницу и намазал тост слоем шоколадного масла. И конечно, весь перепачкался. А потом еще выворачивался из-под салфетки, когда она терла ему щеки. Ну да, она плюнула на салфетку, а как еще его отмоешь! А мама стояла рядом, улыбаясь в пустую улицу.

Ленка каждый раз выдыхала, когда они доходили до ворот.

Хорошо, что их записали в одну и ту же школу – Даньку в средний класс младшей, Ленку – в первый класс старшей. От мысли, что школы у них могли быть разные, по возрасту и по полу, как она узнала, здесь в основном принято, ее пробирал озноб в жаркий день.

От ворот Данька рванул разыскивать своего нового друга Роба, чтобы пересказать ему свои невероятные истории, с приключениями и пиратами. Он производил их из воздуха. Ленка не замечала его за чтением книг, а в кино они ходили последний раз давным-давно, еще дома. Как он рассказывал их Робу, на каком языке, на своем диком английском? Загадка. Но Роб ходил за ним, как привязанный, и, похоже, понимал Даньку.

Ленка обернулась. Мама уже шла по тротуару вдоль цветущих розовыми гроздьями деревьев, похожих на сирень. Она так и будет ходить все шесть часов, пока они в школе. Иногда Ленка задумывалась, что мама делает, если ей нужно в туалет. На школьном дворе был туалет для посетителей, но, с другой стороны, была и строгая надпись про посторонних нарушителей школьного пространства. Ленка не знала, считаются ли родители посторонними, когда не приводят и не забирают детей и не встречаются с директором или учителями.

В три часа дня она ловила Даньку за руку и выходила к школьным воротам ждать, когда мама со своей приклеенной улыбкой появится на дороге. Ждать приходилось самое большое двадцать минут, что значило, подсчитала Ленка, что на полный круг у нее уходит около получаса и за день мама наворачивает примерно двенадцать кругов вокруг школы. Сколько дней она будет ходить, пока кто-нибудь из учителей не обратит на нее внимание?

Ленка схватила маму за руку и развернула к себе.

– Мамочка, – закричал вредный Данька. – Мамочка, я так по тебе соскучился.

Он повис на ней, обнял и прижался к животу, а мама стояла, опустив руки, и улыбалась.

Дома Ленка велела Даньке переодеться и вымыть руки. Мама уже снимала кроссовки. Ее черные ногти прошкрябали по полу по направлению к матрасу. Ни один волонтер не привез маме кровать. Наверно, скоро привезут. Они же все записали в список, там должна была быть кровать и для мамы. И матрас для Лены. Или они думают, две кровати на две комнаты достаточно? Но их же трое! Как бы то ни было, Ленка больше не пойдет в тот кабинет, к тем улыбающимся людям. С нее хватит. И маме ее матраса хватает. А Ленка подстелила себе побольше простыней и одеял поверх кроватной решетки и тоже нормально устроилась.

Ленка вытащила наугад три стаканчика растворимого супа, выбрала курицу с лапшой для Даньки и два других для них с мамой. Ей достался рыжий, тыквенный, маме – молочно-зеленый, грибной.

– Обедать! – позвала она Даньку.

Девочка отнесла стаканчик с супом к маминому матрасу. К вечеру съест.

Ленка ни разу не видела, чтобы мама в самом деле ела эти супы. Но, должно быть, ела! Как бы иначе она ходила и разговаривала?

Ленка оборвала себя – а когда она в последний раз слышала, чтобы мама разговаривала?

Она вернулась на кухню. Вкус у супа был приятный, густой, почти сладкий.

Данька густо намазывал кусок хлеба шоколадным маслом, когда раздался звонок в дверь. Тонкий перезвон, имитация щебета птиц.

– Открыть?

Из маминой комнаты не донеслось ни звука. Данька продолжал сосредоточенно намазывать шоколад. Ленка подождала, когда звонок стихнет и незваный гость уйдет. Но трель продолжала верещать, нежная птичья трель буравила ей мозги.

– Папа приехал, – раздалось ей вслед.

Звонок смолк за мгновение до того, как она распахнула дверь. Снаружи никого не было. Лена осмотрела лестничную площадку на три квартиры, выглянула на лестницу. Никого. Ни звука. Подъездная дверь не открывалась, шаги не стучали. Ничего.

Она вернулась домой.

Мама лежала на матрасе, поджав колени к подбородку и уткнувшись лбом в стену.

– А я знал, что папа приедет! – сообщил Данька.

– Помолчи, а… Иди уроки делать.

Лена собрала посуду – две ложки, один перепачканный в шоколаде нож – и бросила их в раковину.

Ей тоже надо было делать уроки. Это дома она была отличницей, а здесь… Она достала учебник, разложила на кухонном столе тетради.

Через десять минут девочка крепко спала головой на книжке.

Она проснулась от невозможности дышать. Было совсем темно. Сердце вырывалось из груди и улетало в форточку. Снова тот подвал и визг, и грохот, и… Она подскочила, включила свет, сунула руки и лицо под холодную воду. Она на кухне, это их новая квартира, ее, мамы, Даньки. Подвал остался за сотни километров, за тысячи километров и две государственные границы. Здесь тихо