Сестры Шред - Бетси Лернер

Олли позвонила отцу из больницы имени Джона Хопкинса. Она обвинялась в краже браслетов с кристаллами Swarovski с витрины, но смогла убедить полицию, что нуждается в медицинской помощи, потому что перестала принимать лекарства. Ее отвезли в больницу. Когда папа приехал туда, медсестра в приемном покое заявила, что пациентка по имени Оливия Шред к ним не поступала.

– А потом я вспомнил! – рассказывал мне папа. – Эдди Логгинс! Представляешь, я вспомнил этот ее псевдоним из «Бумажной луны»!

Много лет спустя я поняла, что они с Олли составляли такой же актерский дуэт – отец и дочь авантюристы; они обманывали судей, полицейских, психиатров, самих себя… Очередная роль Олли, достойная премии «Оскар». Но когда папа разыскал ее в тот раз, она была накачана успокоительным и сидела в больничном халате, отрешенно уставившись на занавеску, отделявшую ее от другого пациента. Через два дня ее выписали.

Анита нашла для Олли «альтернативный» стационар под названием «Мастерская Роксбери», или коротко – Рокс. Лечебница располагалась в бывшем поместье, с верандами и дорожками для прогулок, недалеко от Бостона. Пациенты жили на верхнем этаже в бывших комнатах для прислуги. Последующие десять лет, благодаря хлопотам Аниты и финансовой поддержке отца, Олли время от времени отправлялась в Рокс, как люди едут на курорт или просто выезжают отдохнуть на море. Пациентов называли гражданами, и они находились там под подпиской о невыезде. Лечение считалось добровольным, лекарства – необязательными. Философия Роксбери гласила, что любое лечение бесполезно, если осуществляется против воли человека. Рокс был полной противоположностью Этому Учреждению: никаких правил, никаких ограничений.

Перед перелетом из Балтимора в Бостон папа повел Олли по магазинам. Он купил ей два спортивных костюма от «Адидас», новые кроссовки «Найк», ботинки «Фрай» и плеер. В магазине Victoria’s Secret он дал ей свою кредитную карту и подождал у входа в магазин. Они заказали пиццу в ресторане и отправились на дневной показ фильма «Лучший стрелок». Кинозал был почти пустым. Фильм Олли понравился: смелость пилотов-истребителей, идея элитного отряда и их девиз «Жажда скорости». В середине сеанса она отлучилась в туалет и не вернулась.

– Все пакеты с покупками остались на месте, так что я был уверен, что она вернется, – с недоумением рассказывал отец. Он осмотрел другие кинозалы в комплексе, поговорил с администрацией, еще раз прошел по тем магазинам, где они делали покупки.

Десять дней спустя Аните позвонили из платежной системы Visa. Сумма расходов на кредитной карте отца была превышена на десять тысяч долларов. Оплаты производились за перелет из аэропорта «Балтимор-Вашингтон» в Лос-Анджелес. Билеты первого класса, неделя проживания в отеле «Беверли-Хиллз», аренда автомобиля… Неохотно, по настоянию Аниты, папа заблокировал карточку. Я давно успела понять, что для него отказаться от Олли – все равно что перекрыть самому себе кислород.

Потом папа признался, что это был уже не первый раз, когда он спасал Оливию. Она звонила ему из Далласа, когда сожитель выгнал ее из дома. Отец вносил за нее залог, когда ее поймали в Сиэтле на краже из кассы в «Старбаксе».

– Почему ты мне ничего не рассказывал? Мы же давали друг другу обещание!

– Тебе надо учиться. Мы решили, что не стоит тебя отвлекать.

– Мы?

– Мы с Анитой.

– Она-то какое отношение к этому имеет? – воскликнула я.

– Зайка, не все так просто.

– Я имею право знать о своей сестре! А мама знает?

– В той мере, в какой это ее касается.

– Поверить не могу.

По словам папы – он говорил это с болью – Оливия жила в основном за счет мужчин, порой женатых, иногда нет. Их привлекала ее ослепительная красота, они влюблялись в нее и оставались с ней – ненадолго, до первого или второго скандала. Тому, кто искал развлечений, опасностей или помутнения рассудка, кто хотел разрушить свой брак, свою карьеру или жизнь, Олли могла помочь. Было нечто похожее на закономерность или даже алгоритм: рано или поздно Олли что-нибудь украдет, сломает, устроит скандал, окажется на улице, влипнет в новую историю…

Через три года я получила степень бакалавра, меня взяли в Институт Цукермана в кампусе Колумбийского университета, где я часами ассистировала ученым и ухаживала за лабораторными животными. Институт специализировался на исследованиях влияния состояния мозга на психику и поведение. Я могла ставить и свои эксперименты. Очень много исследований было посвящено реакции «агрессия или бегство», но меня больше интересовала менее распространенная, известная под названием «замирание», или «реактивная неподвижность».

В течение последующих двух лет я провела эксперименты на большем количестве мышей, чем все аспиранты и доктора, вместе взятые. Я стала местным Гиммлером: самой увлеченной, решительной и целеустремленной сотрудницей. Мама твердила, что мне пора как-то устроить свою жизнь. А я считала, что научная работа – это и есть моя жизнь, и гордилась ей. Исследования требовали терпения и усердия – тех самых качеств, которые я развивала в себе с детства.

Всю западную стену нашей лаборатории занимали окна, из которых открывался вид на реку Гудзон и Нью-Джерси. Иногда ученые и ассистенты собирались там полюбоваться красивыми закатами и залитыми золотистым светом скалистыми утесами. Иногда оттуда доносился хлопок откупориваемой бутылки вина или шипение открываемой банки пива. Однажды вечером, когда коллеги любовались особенно красивым закатом, один из сотрудников подошел ко мне и сказал:

– Шред, попробуй выкроить время, чтобы понюхать розы.

Я молча продолжала препарировать мышь.

– Ладно, как хочешь, – и он ушел.

В некоем озарении я вдруг увидела себя со стороны: мои лабораторные отчеты безупречны, количество рабочего времени больше, чем у любого другого исследователя, мое имя упомянуто в нескольких научных журналах, где описаны нейроны крошечных животных, которые не вызывались добровольцами на то, чтобы в их маленьких черепах сверлили дыры и ковырялись.

Разжав ладонь, я увидела мертвую мышь – крохотный комочек меха.

В ту ночь я долго плакала, уединившись в своей комнатушке. В то время я жила в общежитии аспирантов-иностранцев; мама надеялась, что я смогу с кем-нибудь из них подружиться. Но они держались кучками: готовили сообща, обменивались шутками на своих родных языках и собирались в общих комнатах на каждом этаже. В итоге они вместе смотрели телевизор, а я готовила материал для грантов.

Наступил апрель. На магнолиях, росших в кампусе, начали распускаться почки. Студенты, не дожидаясь установления теплой погоды, разделись до шорт и босоножек. А я даже с окончательным приходом весны так и не решилась разоблачиться и выставить напоказ