Банда из Лейпцига. История одного сопротивления - Иоганнес Хервиг

– Мы доложим обо всем куда следует, – сказал верзила-патрульный, прервав молчание. – А теперь разойдемся подобру-поздорову. Договорились?

Зеваки зашушукались. Гитлерюгендовцы сникли.

– Секундочку! – сказал Пит и повернулся к Эдгару. – Раны есть?

Эдгар поднялся на ноги, ощупал свои чахлые конечности, смахнул грязь с одежды и провел рукой по волосам.

– Не.

– Хорошо, – сказал Пит и посмотрел на меня. – Но у тебя-то раны есть, да?

Я тоже поднялся, правда, не без труда. Ощупал нос. Особой боли я не почувствовал, но прикосновения отозвались в голове странным звуком, как будто два камушка терлись друг о друга.

– Похоже, есть, – ответил я.

Пит выжидательно смотрел на противников.

– Тогда придется платить! Раз уж мы вас отпускаем, то давайте-ка раскошеливайтесь!

Мне сразу стало понятно, что Пит тут перегибает палку. С таким же успехом он мог бы потребовать от них спустить штаны у всех на глазах, продемонстрировать свое хозяйство и сделать стойку на голове. Гитлерюгендовец, заваливший меня, остолбенел, но тут же пришел в себя.

– Не зарывайся, дружок, – сказал он. – Сам знаешь, вызовем полицию, и тогда уже вам будет не до шуток.

Тут он был прав. Народу вокруг нас скопилось уже так много, что образовалась настоящая пробка, мешавшая проходу. Мы стали главным развлечением. Блюстители порядка могли появиться в любой момент. Пит задумчиво втянул щеки.

– Давайте пойдем уже отсюда, – сказал Эдгар.

Он подошел к Питу и похлопал его по руке. Пит ощерился. На какую-то долю секунды мне открылась вся ярость, накопившаяся в нем.

Пит развернулся и пошагал прочь. Линденауские потянулись за ним. Макс отвесил поклон.

– Еще увидимся, – сказал он.

Мы поспешили убраться отсюда поскорее. Подталкивая друг друга, мы бежали гурьбой. В голове у меня все вертелось каруселью, но на ногах я кое-как держался.

– Мне сюда, – сказал Вилли, когда мы дошли до того места, где будки и лотки сворачивали вбок от главной дороги. – Попробую найти своих. Где встретимся?

– На берегу. На Гендель-уфер[45], – предложил Макс.

– На Гендель-уфер? – переспросил Вилли.

– Возле Пальмового парка, – пояснил Эдгар.

Вилли кивнул и погладил себя по груди, расправляя невидимые складки, – казалось, будто это он так себя успокаивает. Широким шагом он направился к боковому переулку с будками и лотками и скоро исчез из виду. С той стороны, откуда мы только что сбежали, донесся вой сирены. Наверное, полиция. А может быть, и нет. Мы помчались дальше. По дороге мы все время оглядывались. Но за нами, похоже, никто не гнался. Наконец мы добрались до выхода с ярмарки, выскочили на площадь, миновали Франкфуртер-штрассе, нырнули в кусты, сбежали по склону, и вот мы уже на берегу.

Мы ждали. Склон отгораживал нас от шума улицы и ярмарки. Слышался только тихий плеск воды. Пит подошел к самой кромке.

– Покажи-ка твой нос, – деловито сказал Макс с видом специалиста.

Его физиономия служила убедительным доказательством того, что у него по этой части огромный опыт, и потому я с готовностью подставил ему голову. Ощупывавшая меня рука пахла табаком.

– Нормально, – сказал он. – Обойдешься без врача. Все кости на своих местах. – Он усмехнулся и добавил: – В общем и целом.

– Но положить что-нибудь холодное не помешает, – сказал Пит, протягивая мне мокрый носовой платок, с которого тут же натекла лужа возле моих ботинок.

Я прижал платок к переносице и от обалдения даже забыл поблагодарить.

Тянулись минуты. Тут в кустах зашуршало, и по откосу сбежали остальные члены нашей команды, как стайка лис, вышедших на ночную охоту. Вилли умудрился всех найти.

Остаток вечера мы провели все вместе. Расположившись на траве и на скамейках, мы смотрели на воду, на поверхности которой плясала луна, принимая причудливые формы; мы болтали, смеялись и пели. Друг с другом мы чувствовали себя в безопасности. В нашем кругу не существовало того, что принято было называть «немецким взглядом», за которым скрывались вечная тревога и подозрительность – не подслушивает ли кто тебя и не побежит ли кто на тебя сейчас доносить. Мы доверялись собственной интуиции. Хотя многих из линденауской группы мы, конневицкие, видели впервые. И, наверное, это было несколько легкомысленно с нашей стороны.

Оказалось, что Макс каждый день слушает Би-би-си и «Радио Москвы». Он много нам порассказал о гражданской войне и революции в Испании. Я мало что знал об этом, почти ничего. Государственные газеты в счет не шли. Тем более интересно было услышать о том, что замалчивалось нацистской печатью. О перестройке и коллективизации в сельском хозяйстве, об индустриализации и товаропроизводстве, о вытеснении вооруженных фашистских отрядов чуть ли не голыми руками, о попытках воплотить в жизнь идею построения общества, в котором главенствовали бы свобода и равенство, – с восторгом слушал я все эти рассказы Макса, напоминавшие какие-то утопические романы, хотя в действительности рассказанное происходило тут, рядом, всего в нескольких сотнях километров от нас.

– В Каталонии, говорят, люди теперь обходятся без денег, – просвещал нас Макс. – Никаких зарплат. Никто ничего не покупает, а получает от общества, от коллектива. Здорово, правда?

– Ну не знаю, – сказал Рихард, явно не разделяя воодушевление своего старого приятеля. – Такой принцип распределения таит в себе опасность злоупотреблений. Ведь в каждом человеке сидит эгоист, разве нет?

– Человеческий эгоизм происходит от зависти, – подала голос Хильма. – От зависти и злости. И страха. Страха остаться без ничего. Если все будут иметь доступ ко всему, то людям придется кардинально изменить свой образ мыслей, так ведь?

– Я тоже так считаю, – вступил в разговор один из линденауских, который обращал на себя внимание широченным отложным воротничком рубашки на полплеча, как на известном портрете Шиллера[46]. – Самоуправление будет функционировать только в том случае, если его понимать как процесс – процесс, в который вовлечены абсолютно все, даже отпетые эгоисты. – При последнем слове он нарисовал в воздухе кавычки. – Человек ведь существо динамичное и постоянно развивающееся.

– Меня-то все это привлекает как повод задуматься об альтернативных формах общественного устройства, – сказал Макс.

– Да уж точно, задуматься не мешает, – поддержал его Эдгар. – В любом случае, любая альтернатива лучше, чем то, что мы имеем сейчас. Государство должно гарантировать свободу. Иначе оно не имеет права на существование.

Вот так мы упражнялись в философствовании. И никто ни над кем не потешался за его высказывания. Так прошло несколько часов, пока наконец над рекой не распластался туман, заползавший теперь и на