Латгальский крест - Валерий Борисович Бочков

Мы дошли до последнего дома. Он стоял чуть особняком, будто отступив назад, словно не желал быть частью Комсомольской улицы. И еще до того, как Инга сказала «Я тут живу», я уже знал, что это ее дом. Под почерневшей черепичной крышей, двухэтажный и приземистый, он, точно присев, прятался за старыми яблонями, корявыми и рукастыми, как ведьмины клешни. Штукатурка на стенах потрескалась, а кое-где и отвалилась, обнажив каменную кладку. Из того же дикого камня была сложена ограда. На лобастых камнях пятнами рос мох. За оградой темнел амбар, тоже пятнистый и мокрый, с прогнутой, как коровья спина, крышей. Перед распахнутыми воротами стояла телега. Лошадь, мелкая и облезлая, словно побитая молью, печально смотрела под ноги, свесив седую челку.

Дверь в дом открылась, в проеме появился старик. Сутулый и худой, в долгом пальто вроде шинели, он был высок и почти доставал головой до притолоки. Черный сук – первое, что пришло на ум.

Инга сделала шаг вперед, словно пытаясь загородить меня. Но старик нас уже увидел. Он ничего не сказал. Не махнул рукой, даже не кивнул. Он натянул кепку и направился к телеге. На старике были солдатские сапоги какого-то невероятного размера, похожие на свинцовые ботинки водолаза. Из голенища торчал кнут. Дед забрался на козлы, несильно хлестнул лошадь по серому крупу. Лошадь тронулась, тряся челкой, зашагала к дороге.

– Ты молчи! – Инга ткнула меня локтем. – Ни слова!

Я не видел ее лица, но заметил, как она нервно сжимает и разжимает кулаки, точно у нее затекли пальцы. Повозка, грохоча по булыжникам, выкатила на асфальт. Старик на козлах был похож на птицу: носатый, кадыкастый, с седой головой, он напоминал старого грифа. Зловещего стервятника, что караулит умирающего в пустыне путника. Впрочем, тут моя фантазия, скорее всего, излишне разыгралась.

– Лабден, вектес, – произнесла Инга каким-то высоким чужим голосом.

– Уз рездэшанос, – почти не взглянув, ответил старик.

Он стегнул лошадь и уставился вперед. По-латышски я не говорю, но знаю две дюжины слов. Старика этого я где-то видел раньше, но где?

– Дед твой? – шепотом спросил я. – Слушай, это не его хутор на Лаури?

Она кивнула, провожая взглядом повозку.

– Суров…

Инга не ответила.

Дверь снова открылась, на пороге появилась женщина. Не вышла, выглянула. Ее шея была обмотана длинным желтым шарфом, ярко-лимонным, как давешний бутон крокуса. Пронзительный цвет – как вскрик.

Заметив нас, женщина помахала рукой и что-то крикнула по-латышски. И широко улыбнулась. Инга молча махнула в ответ. Я сразу понял, что это ее мать. Дело не в похожести лица или фигуры, речь шла о каком-то более глубинном сходстве – с той же безошибочностью в Валете всегда угадывали сына его отца.

Мы подошли. Вот, значит, как ты, дорогая моя Инга, будешь выглядеть лет через двадцать. Будто специально, чтобы окончательно убедить меня в этой догадке, мать повторила жест дочери – чуть склонив голову, заправила прядь за ухо. Инга тоже делала это мизинцем: такое плавное движение кисти, похожее на элемент индийского танца.

Я поздоровался, женщина ответила по-латышски.

– Свейки-свейки.

На ее щеках от улыбки заиграли детские ямочки. А вот Инга никогда так простодушно и открыто не улыбалась.

Мать Инги звали Марута. Почти так же, как мою, – совпадение показалось мне чуть ли не знаком. Мы вошли в прихожую, темную и теплую. Пахло чем-то вкусным, так пахнут только что испеченные булки. Боясь наследить, я стянул сапоги и задвинул их в угол. Никто не возразил, никто не предложил тапки.

После, спрятав ноги в штопаных шерстяных носках под стул, я сидел в гостиной. Марута улыбалась ямочками, Инга сидела, строго сложив ладони на коленях. На меня напал говорун: когда нервничаю, я начинаю без удержу болтать – шутить, рассказывать какие-то бесконечные истории, переходящие одна в другую без особой логической связи. Знаю, со стороны это выглядит нелепо, даже жалко – слышал и от Валета, и от отца. Но ничего с собой поделать не могу. Не смог и сейчас.

Я как раз перешел к истории про зоопарк.

Дело было в Москве, мы навещали деда с бабкой, мне только исполнилось пять лет. На площадке молодняка мы с Валетом кормили булкой страусенка, потом катались в тележке, запряженной коренастым пони явно не подросткового возраста. Верблюд метко плюнул в какую-то толстую тетку. Слон, похожий на серую гору, неопрятно поросшую редким волосом, безнадежно грустил на каменной арене, окруженной частоколом из острых гвоздей. Служители в синих халатах кормили льва, просовывая сквозь толстые прутья клетки чьи-то окровавленные ребра, нанизанные на вилы. Лев ел без аппетита, а потом и вовсе ушел.

А у нас аппетит был отменный – после горячих и сочных сарделек, конечно, с горчицей и еще теплой французской булкой, мы пили газированную воду с двойным сиропом, малиновым, а после отец купил нам с братом по эскимо. В наш военторг мороженое привозили в бидонах по четвергам, называлось оно странно, пломбир, как будто к производству сомнительного лакомства имели какое-то отношение зубные врачи. Слово «лакомство», впрочем, тут скорее условно – мороженое, с привкусом жестяного бидона, оно состояло из рыхлой смеси замерзшего молока, воды и сахара. Не знаю, может, там было что-то еще, в этом пломбире – не знаю, не похоже. Вдобавок продавали пломбир в мокрых вафельных стаканчиках, безвкусных, как промокашка.

Тут все побежали к пруду. Поспешили и мы. На другом берегу между плакучих ив, старых и уставших, высилась фальшивая скала из крашеного бетона. У подножья стояли деревянные будки, на мостках, ведших к воде, дремали белые лебеди и пара диких уток. Оставив родителей, нам с братом удалось протиснуться к самой ограде. Невысокая загородка едва доставала мне до пояса. Пруд оказался пуст. Никого, кроме неинтересных птиц, там не было. Я, встав на нижнюю перекладину ограды, всматривался в зеленую воду – тщетно. Там отражались облака и перевернутые вверх тормашками ивы. Две плакучие ивы, листья серебрились, точно узкие полоски фольги. Мое эскимо подтаяло и, соскользнув с палки, шлепнулось по ту сторону загородки. Мороженое нужно было спасать, я перегнулся через ограду и вытянул руку. В этот момент кто-то пихнул меня в зад. Я перелетел через ограду и кубарем скатился в пруд.

Мелькнуло синее, после зеленое – брызги и солнечные зайчики. Раздался смех, громче всех хохотал Валет. У берега было мелко – по колено, я встал, но поскользнулся на глине и снова шлепнулся в воду. Уверен, с берега это выглядело очень забавно.