Последняя любовь бабы Дуни - Алина Бронски

перед домом, с тяжестью в ногах и в голове. Рядом трется кошка. Она активно набирает вес, и я постоянно вижу, как она ловит пауков и с наслаждением разрушает паутины. Не нужно думать, что животные лучше нас, людей. Кошка запрыгивает мне на плечо и шершавым языком лижет мне ухо.

— Не нравишься ты мне сегодня, — говорит Марья.

Я не слышала, как она пришла. И вот она тут, со своим крупным телом, широкими стопами в поношенных тапочках, со спутанными золотыми волосами. На Марье засаленный халат, а под ним посеревший от стирки пеньюар.

— Ты чего раздетая? — спрашиваю я строго.

— Я одета.

— Тут и другие люди живут. Мужчины. Нельзя так ходить.

— Думаешь, Гаврилов меня изнасилует? А ну подвинься.

Марья своим внушительным задом отодвигает меня на край скамейки.

— Сидоров попросил моей руки, — говорит она, не глядя мне в глаза.

— Поздравляю.

— Я сказала, что подумаю.

— Зачем заставлять ждать порядочного мужчину?

— Такие вопросы с кондачка не решаются.

Я киваю и поправляю косынку. От горячего тела Марьи у меня по правой стороне начинает течь пот.

— Я уже давно без мужчины, — продолжает Марья, искоса поглядывая на меня, словно ждет реакции.

— Если у тебя появится мужчина, то будет не так одиноко. Да еще и заботиться о нем придется.

Она присвистывает сквозь зубы, как хулиганистый мальчишка.

— Ты разозлишься, если я соглашусь?

Ребра у меня все еще болят так, что я не могу повернуться.

— С чего мне злиться? Я за тебя рада.

— Ой, не знаю. — Она берет подол своей застиранной ночнушки и высмаркивается. — Причин хватает.

— Как раз наоборот. Он очень старый, но в душе аристократ. Ты красивая женщина. Вы отличная пара.

Краем глаза замечаю, что она зарделась.

В эту ночь я вижу сон, как моя кошка выходит замуж за мертвого петуха Константина.

* * *

Вести распространяются быстро, а уж в селе и подавно. У нас сто́ит лишь о чем-то подумать, а сосед уже в курсе. Первым у меня на пороге появляется Сидоров.

— Поздравляю, — говорю я осторожно, что-то во мне отказывается верить в такой поворот событий.

— Спасибо.

Он пытается поцеловать мне руку, но я вырываю ладонь и говорю, что свою галантность пусть прибережет для невесты.

Сидоров заводит длинную речь, путается, растерянно прерывается и начинает сначала. Я сосредоточенно слушаю. В какой-то момент осознаю, что он переживает из-за выполнения супружеских обязанностей.

— Раньше надо было думать, — говорю я безжалостно.

Он моргает. Его чуть ли не хочется пожалеть, но старики, которые берут в жены молодых, должны заранее думать, во что ввязываются.

— Да я же тебя хотел!.. — вырывается у Сидорова.

Но об таком говорить у меня нет желания, это непорядочно по отношению к Марье.

Сидоров уходит, спина сгорблена больше обычного. Готова поспорить, его заячье сердечко скачет как бешеное.

Следующей появляется, вот так сюрприз, Гаврилова. Она садится на табуретку и говорит, что кое-что слышала. Ее привычка ходить вокруг да около меня напрягает.

— Правильно услышали, — говорю я. — Скоро мы в Черново будем свадьбу играть.

— Но разве это не аморально?

— Брачующиеся совершеннолетние.

— Вот именно на разницу в возрасте я и намекаю.

— Конституция не запрещает вступать в брак после определенного возраста.

— Но где они будут жить?

— А почему вы меня спрашиваете, Лидия Ильинична? Я не свекровь. У жениха и невесты достаточно квадратных метров жилплощади.

Внезапно Гаврилова начинает заливисто смеяться, суровость уходит с ее лица.

— Ой, мне же лучше. Значит, она уйдет с дороги.

Я смотрю на Гаврилову. В памяти всплывают похабные слова Марьи об изнасиловании Гавриловым. Марья не из тех, кто ценит нежные прикосновения. А Гаврилова кто угодно, только не дура. Может, она и по-немецки говорит.

— Бог ему в помощь, — говорит Гаврилова, злорадно ухмыляясь.

Чуть позже приходит Петров и, не успев войти в дом, декламирует любовное стихотворение. А потом еще одно. На третьем у меня кончается терпение.

— Чего ты хочешь?

— Мы скоро свадьбу играть будем, а там, того и гляди, и потомство пойдет.

— Ну, тогда мир точно перевернется с ног на голову.

— Чудно это все, а, баба Дуня?

Вместо ответа я смеряю его взглядом, от которого он съеживается. Не понимаю, какое из настроений Петрова больше меня напрягает.

— Понятно, — говорит он. — Тебе это чудным не кажется. Ты ревнуешь.

— Я — нет. Но вот кое-кто в Черново теперь может спать спокойно.

Петрову нужно присесть, потому что его оставили силы. Кожа на его лице восковая и словно натянута на череп. Кажется, лицо Петрова треснет, если он слишком широко улыбнется.

— Тебе надо поесть. А то все силы растеряешь.

— Говорят, в Индии один мужик питается исключительно солнечным светом.

Петров встает. Затем делает пару шагов и падает на мою постель. Мне совершенно не нравится, что моя кровать превратилась в общественную собственность, на которой все мимопроходящие занимают место без разрешения. Но, если я сгоню Петрова, он упадет прямо на пол. У него вытащили довольно много органов, удивительно, как он вообще умудряется так сильно возмущать спокойствие.

— На свадьбе точно распла́чусь, — кричит он мне с кровати, когда я выхожу из дома. — Я с каждым днем все сентиментальнее, ты заметила?

* * *

Что я никогда не обменяю на водопровод или телефон, так это время в Черново. Времени у нас нет. Нет четких сроков и договоренностей. По большому счету, наша ежедневная рутина — это такая игра. Мы изображаем нормальные человеческие дела. От нас никто ничего не ждет. Нам не нужно вставать по утрам и ложиться по вечерам. Мы могли бы делать все наоборот. Мы отыгрываем повседневность, как дети с куклами и магазином играют в жизнь.

Порой мы забываем, что существует еще и другой мир, где часы идут быстрее и где все страшно боятся земли, которая нас питает. Этот страх глубоко сидит в людях, а встречи с нами вытаскивают его на поверхность.

Семнадцать с половиной лет назад я набрала немецкий номер Ирины, очень длинный из-за кодов страны и города. Несколько месяцев до этого до нее было невозможно дозвониться. А еще она мне не писала. Я предполагала, что это что-то значит, но не до конца понимала, что именно. Я тогда еще жила в Малышах, регулярно покупала карточку на пять минут, отстаивала очередь к международной телефонной кабинке, ждала, пока меня соединят, и слушала немецкое сообщение на автоответчике. Я тут же клала трубку в твердой уверенности, что когда-нибудь Ирина подойдет к телефону. Если бы произошло что-то действительно страшное, я бы узнала. Уж она бы об этом позаботилась.

И однажды она действительно взяла трубку и сказала: