Несбывшаяся жизнь. Книга 2 - Мария Метлицкая

В тот день, когда они – Лиза и парнишка ее – заявились в поселок, Мария растерялась. Комнатка эта убогая, нищая… Но это ладно, Лиза не во дворце росла, – но главное, что Ленечка был в больнице, и все мысли Марии были там, о нем…

А тут – эта девочка. Чужая, холодная, смотрит зло и насмешливо. И парень с ней странный. Лохматый, наглый, языкастый… И Мария почувствовала, что она им мешает, что они только и ждут, когда она из дома уйдет, оставит наедине… Она и уходила. Глаза у них были такие – затуманенные, невменяемые, как у всех влюбленных… А когда они уехали (то есть сбежали), Мария с облегчением выдохнула: не ко времени был этот внезапный приезд, совсем не ко времени.

Потом переписывались, но очень редко и сухо. Типовые банальные поздравления с праздниками, днями рождения… Лизу Мария ни в коем случае не осуждала – все логично. Себя снова пыталась оправдать: мол, хватит из нее злодейку делать – не в детдом же сдала, не на лавке оставила, тетке родной отдала!

Зато Нинка была счастлива! Как же, теперь у нее – неудачницы и неумехи, старой девы и нелюбимой дочери – появился жизненный смысл: ребенок.

Несчастливым и одиноким можно быть везде – в Мордовии, за Полярным кругом, в Москве и Париже: Мария это усвоила. Сколько людей она видела, сколько судеб, сколько калечных, несчастных, преданных и оставленных повидала! Сколько красивых и умных, образованных, ярких, а ничего это не значит – ни-че-го!

Иной раз посмотришь на пару – и диву даешься. Он красавец, острослов, джентльмен. А она… Без слез не взглянешь. В лучшем случае – серая мышь. Словом, никакая: ни красоты, ни обаяния, ни ума. Ни хозяйка, ни карьеристка, ни любовница, а он смотрит на нее влюбленными глазами и по плечику гладит. А она еще морщится, плечиком этим дергает: мол, надоело.

Или наоборот, другое: женщина – красавица, глаз не отвесть! Смотришь – и душа ликует. Милая, остроумная, легкая. А муж рядом… Ох. Неказистый, угрюмый, бука букой, а жена ему в глаза заглядывает, в рот смотрит, в ухо шепчет. То одно в тарелку кладет, то другое. А муж кривится.

Усмешка бога! Зачем он соединил этих людей, зачем свел? Чтобы мучились? Или чтоб другим наука была? Да нет никакой науки… Все как всегда – на своих ошибках, на своих граблях. Чужого опыта не бывает, а судьба у всех своя собственная.

Люсинда вспомнилась, подружка давних лет.

Вот у кого тоже все через пень-корягу вышло. Красивая была, яркая, пела шикарно. Талантливая!.. За что ни не возьмется – все получается. Шила, да как! Вязала – и спицами, и крючком, и готовить любила, из ничего торты делала (не торты – загляденье!). А как танцевала! Как пойдет по кругу с цыганочкой, поведет узким плечиком – мужики в обмороке.

В Москве училась – на театрального гримера. В театре работала, с актерами дружила… Один замуж предлагал, три года уговаривал.

А она – ни в какую: не люблю – и все!

– Зачем он мне? Тоже мне, известный актер! Думаешь, они из другого теста?

И чем дело кончилось? А сплошной печалью: влюбилась Люсинда не в того – и собственными руками жизнь свою изуродовала.

В вора влюбилась поездного, майданщика. Полюбила насмерть: на все готова была.

А он ей рожать запрещал:

– Какие дети, ты о чем? Меня могут взять в любую минуту, с чем ты останешься?

А эта дурында решила его обмануть. Залетела – и оставила. Решила: выгонит, значит, выгонит, а вдруг нет, вдруг полюбит ребеночка? До шести месяцев пузо скрывала – благо маленькое оно было, аккуратное. То шалью прикроется, то кофтой широкой. Он и не замечал. Наверное, мало смотрел на нее.

А потом его взяли. Люсинда решила: рожу – и за ним, не прогонит же! Там точно не прогонит, смирится!

А ребеночек мертвый родился.

Еще бы – от таких-то переживаний.

И в далекое путешествие Люсинда отправилась одна. Такая же декабристка…

А сколько потом, в поселке, Люсинда детей поскидывала, сколько в больницу моталась! Дважды с того света вытаскивали.

Подурнела, постарела, весь пыл из нее вышел… А он ее попрекал: что морда зеленая-тоскливая, как тухлого обожралась, что сиськи – как у старухи висят, что руки стали грубые… А потом бабу завел.

В поселке все на виду – разве скроешь? Все тут же узнали и Люсинде донесли. А майданщик ее туда-сюда шастал: два дня у Люсинды, два – у любовницы.

– Не хочу, – говорил, – никого обижать!

Сволочь был, что говорить.

Люсинда тогда чуть с ума не сошла: ревела, ночей не спала, есть перестала. И страшной стала, тощей – кожа да кости, на лице одни глаза. Еще и зубы потеряла, все там зубы теряли, – а делать-то не на что…

А он ей опять:

– Во что ты превратилась, Люсинда? Хотя – какая ты Люсинда! Ты Люська! Помойная кошка Люська, ха-ха!

Такой был мерзавец.

Наконец решила Люсинда уехать, жизнь свою спасать. Думала долго, а собралась быстро, сил на сопротивление уже не было.

Собрали мы нашу Люсинду – и в Плес отправили. Хорошо, мама-старушка еще была жива, она и вы́ходила.

Люсинда уехала, а майданщик ее через неделю взял и помер: вот так, за минуту – встал из-за стола и упал. Наверное, Бог наказал, а может, допился.

Всех женщин Мария жалела, всех. Полечку-соседку, Люсинду-подружку. Даже Нинку-сестру: стервоза, конечно, но тоже несчастная. Брошенную и нелюбимую жену своего Ленечки – да, и ее тоже… Бедная женщина, жизнь прожила без любви.

Только себя не жалела Мария. Потому что не считала себя несчастной. Это она-то – несчастная? Да она самая-самая счастливая! Ей такая любовь выпала, такое счастье!..

А вот Лизку жалко.

Умная девка, красивая, – а не везет. То Димка этот малахольный, дипломатический балованный сынок, то этот пентюх Лешка, деревня деревней… Большего Лиза заслуживает, нечего и говорить. Уехал, и слава богу. Ничего, успокоится, в молодости все быстро сходит. Найдет хорошую девушку – ровню, землячку, женится, родятся дети… Все у него будет хорошо.

Да и что думать о нем? Есть о ком подумать. Внучка вот растет, а характер не сахар, сложная девочка. Лиза одна. Работа ответственная, приходит уставшая, а тут с дочерью стычки. Денег вечно не хватает… И отношения у Марии с Лизой не складываются, холод