Живые картины (сборник) - Полина Юрьевна Барскова
Живые картины (сборник) читать книгу онлайн
Для окончательно свободного и окончательно одинокого «экзистенциального» человека прощение – трудная работа. Трудная не только потому, что допускает лишь одну форму ответственности – перед самим собой, но и потому, что нередко оборачивается виной «прощателя». Эта вина становится единственной, пусть и мучительной основой его существования, источником почти невозможных слов о том, что прощение – и беда, и прельщение, и безумие, и наказание тела, и ложь, и правда, и преступление, и непрощение, в конце концов. Движимая трудной работой прощения проза Полины Барсковой доказывает этими почти невозможными словами, что прощение может быть претворено в последнюю доступную для «экзистенциального» человека форму искусства – искусства смотреть на людей в страшный исторический мелкоскоп и видеть их в огромном, спасающем приближении.
Перевод белизны
Фамилия прадеда, оперного певца, была Weiss, тот, по просьбе импресарио, перевёл себя с немецкого на итальянский для гастролей по Италии – звук, лад изменился, но цвет остался. Звук теперь стал лёгкий, устремлённый вверх, как пузырёк – пузырёк, летящий над белым-белым полем, только по краю следы маленьких усталых лап: угадайте, дети, кто это?
Мальчик, шмыгая, шагает мимо диорамы с чучельцами – под серебряным копытцем у тревожного мёртвоглазого оленя с напряжёнными ноздрями (а ну подстрелят повторно, попортят труд таксидермиста?) вырос мёртвый гриб, зачем-то эти стеклянные грибочки понатыканы у ног чучел – чтобы у нас не возникало сомнений, но возникали узнавание форм не-жизни и стыдная нежность. Над головой оленя приклеен дятел, набитый стружкой. А вот птичий мёртвый глаз не знает тревог – открыт миру и целеустремлён.
Чучельца были чудовищны, вспоминает их в конце своей истории старик Бианки. Как же их оживить, спрашивает старик Бианки детским голосом. Нужны какие-то хорошие, сильные слова. «Тут нужна поэзия»: громоздкое, картонное это слово он проносил с собой всю жизнь – а зря.
До орнитологии мальчик был погоняем иной охотой – футболом, выступал за славные клубы «Петровский», «Нева», «Унитас». Обладатель, между прочим, весеннего кубка Санкт-Петербурга 1913 года. Весенний кубок – в апреле ветер с Невы наполняется запахом бурого, рыхлого льда. Ростральные дивы подставляют весеннему ветру весёлые набухшие соски.
Высокий, в гетрах, с потным лбом, жемчужной россыпью на висках и жёсткими сальными волосами отрок Бианки преследует мяч: дыхание становится острым, радостно побаливает.
Отец, знаменитый орнитолог, тот самый, за которым малыш топотал по большеоконным пустоватым залам Музея, футбола не одобрил – хотел видеть в сыне реплику себя, естественно. Сын покорно поступил на естественное отделение физико-математического факультета Петроградского университета, но так никогда и не закончил, потому что всё закончилось само.
Нежаркая кровь?
Недоучка, недопоэт, недоучёный. «Люди, затронутые огнём, впечатлительны, слабы». Затронутые огнём, замечает ничего не желающий не замечать Шварц, и оставленные на морозе.
Что же мне с/делать сейчас? Замереть?
Присмиреть? Подо льдом – притвориться льдом? Принять форму наступающей зимы? Замёрзнуть, как замерзает сон: бело-розовой ночью течёт река Фонтанка, как томатный сок из разбитой банки в лужу, а на самом деле это у тебя руки в крови. И я, до этого самого момента бывшая с тобой в жеманных отношениях расстояния и почти-тель-ной возвышенности, наклоняюсь, чтобы вылизать эти кровавые идиотские разбитые огромные пальцы. Преодолевая пьяное удивление, ты наставительно мне говоришь: «Всё это не повод, чтобы переходить на ТЫ».
Да, притворюсь-ка я, пожалуй, льдом.
Бианки сам пишет между тем волшебные (то есть хорошие и сильные и полезные) слова о превращении в лёд. Не поэзию, но дневник натуралиста, он слюнявит плюгавый карандаш и записывает. Наступление холодов осени изображает то ли как пытку, то ли как акт любви, какая разница: «Ветры-листодёры срывают с леса последние отрепья. Покончив с первым своим делом – раздеванием леса, – осень принимается за второе: студит и студит воду. Рыбы забиваются в ямы-ятови – зимовать там, где не замерзает вода. Стынет и на суше нежаркая кровь. Прячутся куда-то насекомые, мыши, пауки, многоножки. Забравшись в сухие ямы, переплетаются, застывают змеи. Забиваются в тину лягушки, прячутся за оставшуюся кору пней ящерки – обмирают там. Семь погод на дворе: сеет, веет, крушит, мутит, ревёт и льёт и снизу метёт».
Стать застывшей змеёй, прислонившейся к другим застывшим змеям, обмереть – вот моя задача сегодня. Листодёр – это такое время, которое можно пережить, осилить лишь путём метаморфозы: изменив свою природу, сделав её односоставной фону, будь это снег, грязь, ночь.
Отнорочек и НЕКТО
Как различить белое на белом? Бианки надеялся, что он-то различит, а его-то не различат. Вот нам, пожалуйста, самая страшная из его сказок.
Лис и Мышонок
Мышонок, Мышонок, отчего у тебя нос грязный?
Землю копал.
Для чего землю копал?
Норку делал.
Для чего норку делал?
От тебя, Лис, прятаться.
Мышонок, Мышонок, я тебя подстерегу!
А у меня в норке спаленка.
Кушать захочешь – вылезешь!
А у меня в норке кладовочка.
Мышонок, Мышонок, а ведь я твою норку разрою.
А я от тебя в отнорочек – и был таков!
Бианки арестовывался органами советской тайной полиции, возможно, более, чем большинство его коллег по профессии, – 5 (пять) раз. 5 (пять) раз подряд повторить: ужасное ожидание неизбежного, ужасное облегчение наступления ужаса самого события, унижение, безнадежность, надежда, отчаяние, недели и месяцы бесчувствия, чудо.
Краевед, получивший доступ к архиву, сообщает:
«Роясь в делах бывшего партархива крайкома КПСС, я совершенно случайно наткнулся на интересный документ – обвинительное заключение, составленное 23 февраля 1925 года Алтайским губотделом ОПТУ для предания суду группы эсеров, проживавших в Барнауле и Бийске. (Все они были приезжими „из России“, как тогда говорили.) Там оказалось несколько упоминаний и о Виталии Бианки. Вот они: „В ноябре 1918 г. в Бийск приезжает некто Белянин-Бианки Виталий Валентинович, эсер, сотрудник эсеровской газеты «Народ», имевший отношение к делам КОМУЧа и переменивший к этому времени, под влиянием репрессий Колчака, свою настоящую фамилию Бианки на Белянина. Означенный Белянин-Бианки, приехавший в Бийск вместе с женой Зинаидой Александровной Захарович, остановился на квартире у местного эсера, члена Учредительного собрания Любимова Николая Михайловича. Через него же Белянин-Бианки начинает завязывать связи с местной организацией эсеров… Поступает на службу в Бийскую земскую управу писцом 2-го разряда…
В 1921 году ЧК Бийска дважды его арестовывала. Помимо этого, он отсидел 3 недели в тюрьме в качестве заложника.
В сентябре 1922 года В. Бианки был предупреждён о новом аресте, и он, оформив себе командировку, отправился с семьей в Петроград.
В конце 1925 года Бианки был снова арестован и приговорен за участие в несуществующей подпольной организации к трём годам ссылки в Уральск. В 1928 году (благодаря многочисленным ходатайствам, в том числе Горького, обратившегося к Ягоде) получил разрешение
