Дом из парафина - Анаит Сагоян

но все уже рухнуло, и людям казалось, что вот завтра снова откроются заводы, на прилавки вернется хлеб в должных количествах. Что это все понарошку, маленький сбой. И Серж был по привычке исполнен нескончаемой любви и какой-то неоправданной признательности в глазах.

– Почему ты не доверяешь их мне? Не понимаю. У меня вот шелковое платье, и, поверь, ткань подороже, чем у твоих брюк. Тонкая – лишнее движение, и ей конец. Так вот, знаешь, сколько лет у меня это платье? – И Жанна так близко показала Сержу три пальца, что он едва сфокусировался на них. – А как будто вчера купила.

– Осторожно, у меня утюг! – стал отбиваться Серж. – Сожгу ведь случайно.

– Ты хотел сказать «обожгу»?

– Обжигают обычно кожу. А ткань-сжигают, – колко заметил Серж, поймав досадливый взгляд Жанны. – Летел он из морских глубин в надежде робкой поцелуя-а-а…

На выпуклом экране Игорь Николаев горячо дергал рукой мимо струн, а Наташа Королева извлекала невероятно ровные ноты и при этом причудливо выгибала грудную клетку то вперед, то внутрь.

Серж любил легкую музыку, легкое настроение, приятные ритуалы, по-детски трепетное предвкушение какого-либо события. Это с годами он оброс грубой, негнущейся щетиной и усвоил циничный оскал. А тогда, в день премьеры новой программы друзей-акробатов, он собирался по традиции надеть свои широкие клетчатые штаны на подтяжках. Выключив громкий телевизор, они вышли из дома и отправились в цирк.

– Скоро не смогу носить свою привычную одежду, – начала в троллейбусе Жанна, осторожно трогая живот. – Думаешь, мы потянем? Всё так странно вокруг. – И она припала лбом к запотевшему стеклу.

– Жанн, ушибешь голову. А чего вдруг не потянем? Глупости какие!

– Ну, не знаю. Ребенку вон столько всего нужно.

– Да скоро все снова наладится, – легко бросил Серж. – Без паники! По мере поступления.

Сойдя у самого цирка, Серж, переполняемый светлыми чувствами, и Жанна, уже не так сильно любящая цирк, направились к кассам. Серж с упоением вслушивался в перешептывание толпы у касс.

– Наверно, с цирковым прошлым, – замечали одни.

– Небось на сцену выйдет, запомни его лицо! – говорили другие.

– Почему тогда он здесь, а не с труппой?

Серж любил навести легкую сумятицу вокруг, а потом оглядывался и признательно улыбался.

– Перестань их уже надевать! – просила Жанна с нескрываемым раздражением, когда они возвращались из цирка. – Отпусти. Что было – то было. Только народ смешишь. Еще не хватало, чтобы ты их на заводе носил, когда его снова откроют. Лучше бы переквалифицировался в кого-нибудь. Вон, погляди, что творится в стране. В нашей новой, независимой стране, – с горькой иронией добавила Жанна.

Но Серж смотрел на Жанну с ласковым укором в глазах, а брюки ей гладить и дальше не доверял. Все делал сам и потом подвешивал их в шкафу, аккуратно проводя ладонями по отглаженным складкам.

– Я ж не из тоски, а так, – оправдывался он.

– Ты все время смотришь назад, назад… – не унималась Жанна. – Счастлив прошлым, которого нет. Которого больше не будет. Тебе наобещали, что все будет навсегда. Навсегда, пока этому не пришел однажды конец. Поражаюсь, такой доверчивый.

– Я просто оптимист. Разве это плохо?

– Да что я, и вправду, заладила… – и Жанна устало отмахнулась. – Ты ведь и так счастлив.

Сержу действительно так мало было нужно для счастья, что, когда все рухнуло не только на самом деле, но и в сознании людей, он даже тогда не сразу прозрел. И только с опозданием обнаружил, что совсем не знает, как держаться за узду, когда потрясывает. Как перестроиться на этот новый незнакомый лад. Все эти вопросы были ему чужды: на что жить, как сводить концы с концами? А тут еще нога после старой травмы заныла невыносимо. Беда не приходит одна, любил повторять Серж, постепенно привыкая не бриться и развивая мышечную память лица на оскал. А потом все как-то сразу устаканилось – и нытье в ноге, и негнущаяся щетина, и оскал: все само по себе вошло в ритм, получалось на автомате.

– Вот думаю, где я себя потерял, в какой момент? Я, знаешь, стал слабее чувствовать вкус еды. Больше всего в сыре мне теперь нравится парафиновая корочка. Это у тех, импортных, пару раз пробовал. И даже не на вкус, а на ощупь, когда жую, нравится. Крепкая такая корочка. Жуешь, и есть сопротивление. Отвлекает, сука, – Серж грубо придавил сигарету к хрустальной рифленой пепельнице времен непристойной роскоши, и пепельница, хоть и тяжелая, скосилась, осыпав пеплом пожелтевшую клеенку.

– А цирк они закрывают, сволочи. Говорят, временное решение и все дела, – Вадик, старый друг-акробат, хотел было сплюнуть, но вспомнил, что находится в квартире. Плевок будто так и застыл на кончике языка, и Вадик, давясь, сглотнул. – Эх, ну что сказать. – Он поднял рюмку и, стараясь не создавать много шума, стукнулся с протянутой рюмкой Сержа. – Давай за наших! За наших, пусть держатся.

Вбежала Жанна с плачущим ребенком на руках.

– Ну-ка тише, Данечка. У Рамзадзе сегодня был? – последнее слово произнесено, как гвоздь вбит.

– Че ты пристала, господи?! Пойду я. Не был, но пойду же.

– Как пойдешь, вот так? – Жанна небрежным жестом указала на стол. – Ты ему там не раковину починишь, а что-нибудь не глядя случайно разберешь. Нам еще туда платить придется. Мозги хоть иногда включай!

Серж скроил издевательский взгляд исподлобья, слегка склонившись вперед.

– Выговорилась? Ну?

– Нет! – Жанна мстительно сжала губы.

– Ну выговорись, че ты!

– Я прощаю тебя, Сержик. Ты протрезвеешь, и все поймешь, – совсем непрощающе прошипела Жанна и вышла из кухни.

– Да я и так уже по самое горло прощен! – крикнул ей вслед Серж. – Разве ты не видишь? Нет больше смысла просить прощения и давать его. Грош цена нашему прощению!

– Сколько пафоса, господи! И кто бы говорил! – выкрикнула Жанна из спальни под неустанный плач Дани.

К Рамзадзе Серж в тот вечер так и не пошел. Просто проводил Вадика, свалился на кушетку и уснул до самого утра.

– Живем в стране, где все на лапу дают, – рассуждал Серж на следующий день на той же табуретке в кухне, как будто и не вставал с нее со вчерашнего дня. Серж умел развалиться на табуретке так, будто у нее мягкая спинка и подушки по бокам. – Так и буду всегда бегать по району сантехником, пока бездари получают места на оставшихся заводах. Да еще как армянскую фамилию мою увидят, сразу вежливо на дверь показывают.

– Эту страну уже не исправить! – Вадик разочарованно вздохнул и потянулся к соленьям на столе. – Да и нас, русскоязычных, осталось здесь совсем никого. Знаешь, что мне утром хозяин