Том 4. Счастливая Москва - Андрей Платонович Платонов

газету «Гудок» эпохи бурной деятельности нового наркома по наведению порядка на железной дороге: читал приказы наркома, материалы судебных процессов по железной дороге, выступление Кагановича на приеме в Кремле и т. п. Книга «Люди великой чести» открывалась статьей, представляющей фрагменты этой исторической речи Кагановича о Сталине – «первом машинисте Советского Союза»: «Враги революции пророчили нашему локомотиву аварии, пугали тяжелым профилем дороги, крутыми спусками и трудными подъемами. Но мы сумели провести локомотив революции через все спуски и подъемы, через все повороты и кривые потому, что у нас были великие машинисты, умевшие вести локомотив истории»; «Машинист революции внимательно следит за тем, чтобы в пути не было перекосов вправо и влево»; «Машинист великого локомотива повел наш локомотив без аварий и крушений до станции назначения, – до построения социализма в нашей стране»; «Большая беда железнодорожников – разрывы поездов. Они бывают от неумелого управления, от плохого торможения, от неправильного спуска, особенно на поворотах, на кривых. Наш великий машинист – Сталин – умеет вести поезд без толчков и разрывов, без выжимания вагонов, спокойно, уверенно проводя его на кривых, на поворотах»; «Наш машинист правильно набирал и набирает скорость, разгон, чтобы взять трудные подъемы» и т. п. (Прием работников железнодорожного транспорта в Кремле // Гудок. 1935. 2 авг. С. 1; Люди великой чести. М., 1935. С. 7–9).

В солидный писательский коллектив по созданию книги о героях-железнодорожниках вошли известные литераторы, но лишь для одного из них тема была своей. Для Платонова, выросшего в железнодорожной семье, тема железной дороги была родной биографически (он работал помощником машиниста), производственно (технические изобретения по железнодорожному транспорту были у его отца Платона Фирсовича Климентова и у самого писателя) и эстетически. Многие идеи мастера-наставника из «Чевенгура» и знатока железной дороги Фомы Пухова («Сокровенный человек») оживут в рассказах второй половины 1930-х годов. Политические притчи первого советского десятилетия о паровозе революции он уже перевел на свой язык в «Сокровенном человеке» и «Чевенгуре». В писательском коллективе были сомнения, что Платонов правильно исполнит новый социальный заказ. Так, на обсуждении рассказа «Среди животных и растений» прозаик С. Гехт рассказывал: «…когда Платонов получил деньги вперед за эти рассказы, то его бухгалтер спросил: „А что, вы сделаете, как надо?“. Я с ним вместе получал деньги и слышал. Он ему выдал 25 % и говорит: „А что, вы сделаете, как надо?“ Платонов со свойственной ему мрачностью ответил: „На вас не угодишь“» (Воспоминания. С. 342). На этом же обсуждении Я. Рыкачев вспоминал об одной весьма характерной иронической реплике Платонова: «Кто-то ему начал рассказывать, что какой-то машинист получил орден и ему украсили паровоз, как никогда, и он сказал: „Ну, украсили, а паровоз не пошел бы“» (Воспоминания. С. 339). Хроникер одного из обсуждений в «железнодорожном» коллективе писателей так описал реакцию Платонова на рассказ В. Шкловского «Предел» об орденоносце-стахановце Кривоносе: «…гипотезы вместо реальности, отсюда, как удачно заметил А. Платонов, действие „в обход“, лирическое обыгрывание темы там, где ее нужно брать в лоб» (Дельман. Люди железнодорожной державы // ЛГ. 1936. 24 апр. С. 5).

История публикации «железнодорожных» рассказов оказалась во многом типичной для Платонова: рассказы читали, иногда даже хвалили, но не печатали. «Бессмертие» и «Фро» опубликует в 1936 году журнал «Литературный критик» с сопроводительной редакционной статьей «О хороших рассказах и редакционной рутине». Журнал критики взял под защиту «забракованные редакциями московских журналов» рассказы и по сути дела открыл дискуссию о рассказах Платонова и проблемах социалистического реализма: «Мы категорически отвергаем знаменитую формулу: „талантливо, но политически ложно“. Настоящее талантливое произведение с максимальной объективностью отражает действительность, – а объективное отражение действительности не может быть враждебно рабочему классу и его делу. В советских условиях произведение, ложное по идее, не может быть подлинно талантливым» (Литературный критик. 1936. № 8. С. 113). Заступничество журнала, одним из авторов которого становится писатель, публикующий с конца 1936 года на его страницах литературно-критические статьи и рецензии, ввергло рассказы Платонова в дискуссию, развернувшуюся между «Литературным критиком» и секцией критики ССП и завершившуюся в 1940 году закрытием и журнала, и секции критики. Рассказы Платонова стали одним из аргументов литературной борьбы второй половины 1930-х годов.

И еще одно контекстное примечание к рассказам Платонова второй половины 1930-х годов, написанным в пору возвращения в советское искусство понятия народности. Начавшаяся в 1936 году реабилитация народности сопровождалась кампаниями критики формализма за уход от народа, а также прежней исторической школы академика М. Н. Покровского за фальсификацию исторического прошлого России. В литературе эта борьба освящалась подготовкой к пушкинскому юбилею 1937 года. Платонов вполне адекватно оценивал кампанию борьбы за народность в советской литературе, декоративность народности и лицемерие лозунга «Стиль – это народ» (определение М. Шагинян). «…в народе своя политика, своя поэзия, свое утешение и свое большое горе», – не без полемического нажима напишет Платонов в статье «Пушкин и Горький» 1937 года.

В 1937 году в издательстве «Советский писатель» выходит небольшая книга «Река Потудань», куда вошли семь рассказов 1934–1936 годов: «Река Потудань», «Бессмертие», «Третий сын», «Фро», «Глиняный дом в уездном саду», «Семен» и «Такыр». Советская критика сразу взяла под прицел новые «народные» рассказы писателя. Если раньше его обвиняли в нарушении принципа классовости, то теперь – в извращении понятия народности советской литературы. «Платонов не народен именно потому, что в его произведениях не нашли своего отражения истинные чаяния и огромные творческие силы русского народа. Платонов антинароден, поскольку истинные качества русского народа извращены в его произведениях» (Воспоминания. С. 408), – такой вывод сделал критик А. Гурвич, проведя детальный и дотошный анализ новых рассказов Платонова (его статья была опубликована в № 10 журнала «Красная новь» за 1937 год). Источники антинародности Платонова критик обнаружил в «религиозном душеустройстве» героев, антигорьковском пафосе его прозы, культе Достоевского (Достоевский был осужден писательским съездом), особом внимании и сочувствии писателя к страдающему человеку. Платонов ответит влиятельному Гурвичу статьей «Возражение без самозащиты» и житийным рассказом «Юшка». Заканчивалась «безбожная пятилетка» (ее официальное название), и приговор Платонову за религиозный гуманизм и «ревизию христианства» звучал в контексте общей ситуации политических процессов 1937 года и партийной установки на «ликвидацию политической беспечности» (И. Сталин).

После выхода книги «Река Потудань» (первой после 1929 года) Платонова заметят в русской эмиграции. В статье «Шинель» известный поэт и критик русской эмиграции Георгий Адамович писал, что в рассказах Платонова состоялся свой особый и спасительный диалог с Пушкиным и Гоголем: «Все знают знаменитые слова о том, что русская литература вышла из гоголевской „Шинели“. Казалось, последние двадцать лет их можно произнести только в насмешку. Но вот