Собрание сочинений. Том 6. 2006–2009 - Юрий Михайлович Поляков

Или:

– Помнишь, в «Заводном апельсине» он хочет, но не может ударить? Вот так же и наш Шумилин на заседании райкома!

Но ничего я не помнил, так как фильмы эти в прокате не шли, а во ВГИКе мне учиться не довелось. Кроме того, я не понимал, зачем надо что-то воровать у других, когда можно придумать самому. Так проще и честнее. Петя же был уверен, что все уже придумано, напрягаться не стоит, лучше позаимствовать и выпить. По этому поводу я даже сочинил эпиграмму:

У Корякина Петра

Голова болит с утра.

Но, имея крепкий дух,

Петя выдержит до двух.

Тогда началась горбачевская кампания против пьянства, и алкоголь стали продавать не с 11:00, как прежде, а с двух часов, что вызвало глухой ропот населения. Собственно, алкоголь Корякина и сгубил. Его пригласили на влиятельную должность главного редактора одного из творческих объединений «Мосфильма», и желающих ему налить стало столько, что бедный Петя спился, потеряв должность. Оставленный женой, соавторами и собутыльниками, он умер в 2001 году, употребив какой-то суррогат, хотя накануне я привлек его к работе над сериалом и обеспечил авансом, на который можно было покупать качественный алкоголь. В гробу мой соавтор улыбался, видимо, перед смертью ему стало совсем хорошо.

А теперь снова о предложении Габриловича. Речь шла об оригинальном сценарии. Главная роль в будущей ленте предназначалась «самой обаятельной и привлекательной» Ирине Муравьевой, а снимать картину должен был ее муж Леонид Эйдлин. Дабы современный читатель осознал, что я, молодой писатель, ощутил, получив подобное предложение, прошу вообразить: вам вдруг звонит Роман Абрамович и приглашает в кругосветку на своей авианосной яхте. Напитки с девушками, естественно, за его счет…

Габрилович перебрался в ДВК после кончины своей суровой жены, державшей его в брачной строгости всю долгую жизнь, оставляя мужу лишь со стороны наблюдать головокружительные романы сверстников и соратников по кинематографу. Когда ему выпала наконец свобода, сил осталось разве на невинный комплимент сестричке, пришедшей с вечерним уколом. В Матвеевском его изредка навещал сын Алексей – впоследствии автор знаменитой «документалки» «Футбол моего детства». Кстати, в ДВК уход и лечение были поставлены на европейском уровне, лучше ублажали болезненную старость разве только в «кремлевке», но зато в Матвеевском все было по-домашнему, каждую неделю привозили недублированный иностранный фильм или советскую новинку, иногда положенную на полку, то есть слегка запрещенную. В ту пору на Нежинской улице доживали свой век многие титаны советского кинематографа.

Мы начали работать над сценарием. Чтобы не мотаться из Орехово-Борисова в Матвеевское, я купил путевку и тоже поселился в ДВК, который был домом престарелых и домом творчества одновременно. А композитор звонил мне каждое утро и говорил ласково: «Здравствуй, Юра, это Тенгиз. Ну, как наши дела?» После выхода «ЧП…» я страдал в первых лучах литературной славы, сопряженной часто с неумеренным употреблением алкоголя, и был необязателен: синдром похмелья и творческое усердие – две вещи несовместные. Хотя, должен признаться, иные неожиданные идеи зарождаются именно в похмельном мозгу. Но, увы, для многих молодых талантов, не научившихся соизмерять написанное с выпитым, первые лучи славы оказались и последними. Я долго огорчал настойчивого Тенгиза, пока однажды вдруг его мелодия, которую я по вечерам прокручивал на диктофоне, не разбудила во мне воспоминания о пионерском лагере, теплых ночах у брызжущего искрами костра и хорошенькой баянистке Тае, которая была старше меня лет на десять, но все же снизошла к моему юношескому влечению. Расставались мы в конце смены душераздирающе! И сразу же получилось:

Только прощу тебя: «Не плачь!»

Только прошу тебя: «Не плачь!»

Я задержу в своих ладонях твою руку.

Ты слышишь – гипсовый трубач,

Маленький гипсовый трубач

Тихо играет нашу первую разлуку…

Тенгиз обрадовался, взял текст, сказал, что скоро нас запоет весь Советский Союз, и исчез навсегда. А лет через пять исчез и Советский Союз, странная империя, пытавшаяся, как советовал Тютчев, сплотить народы не кровью, а любовью. А там, мол, посмотрим, что сильней! Кровь, точнее зов крови, оказался сильней. Интересно, что поделывает теперь Тенгиз, если жив, в незалежной Грузии? Вряд ли сочиняет музыку, там за нее теперь не платят даже народным артистам.

3. Флаг на ветру

«Пионерский» замысел снова увлек меня в конце 80-х, когда с радостным уханьем рушили все советское, а пионерские лагеря объявили чуть ли не детскими подразделениями ГУЛАГа. Причем занимались этим в основном демократические отпрыски советской верхушки. Они провели детство в спецпитомниках Управления делами ЦК КПСС, где, наверное, и в самом деле режим был строжайший, что и запечатлел в своей бессмертной ленте «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен!» Элем Климов – сын крупного партийного босса. Кстати, удивительное дело: почти все вдохновители и прорабы перестройки происходили из семей партийного начальства или руководителей спецслужб сталинской эпохи: и Аксенов, и Гайдар, и Окуджава, и Лацис, и Дейч, и Карпинский, и Максимов, и Ахмадулина… Андрей Вознесенский в молодости не возражал, если его принимали за потомка репрессированного председателя Госплана Вознесенского, одно время считавшегося преемником Сталина. Интересно, что все эти отпрыски считали своих родителей замечательными, честными, добрыми людьми. А кто же тогда осуществлял террор на местах, да еще такой, что Сталин вынужден был одергивать Хрущева: «Уймись, дурак!» Кто тиранил – зеленые человечки?

В ту пору «пионерский сюжет» стал обретать в моем воображении явные черты разоблачительной прозы, хлынувшей тогда на страницы журналов бурным селевым потоком. Мне грезилась жуткая история про то, как чистую, трепетную любовь героев, зародившуюся в душной оторопи цветущего шиповника, затоптали хромовыми сапожищами, испоганили перекрестными допросами и очными ставками, сгноили на мордовских нарах безжалостные гэбэшники. Стыдно признаться, но это так. Тем временем вовсю шла перестройка, смысл которой мало кто тогда понимал. Думаю, и Горбачев тоже. Сейчас этот геополитический попугай уверяет, что с самого начала, едва сев за штурвал ставропольского комбайна, собирался извести советскую власть. Ерунда, он, как все, исключая, конечно, Рейгана и Тэтчер, хотел социализма с рынком и человеческим лицом. Но птички на рыбках не женятся.

Между прочим, само слово «перестройка» – в смысле серьезных преобразований государственной системы – пришло к нам из эпохи Александра Второго Освободителя, он легализовал в стране среди прочего деятельность масонов, загнанных в России под плинтус после Великой французской революции и восстания декабристов. А ведь именно вольные каменщики любили давать своим начинаниям разные строительные прозвища. Кстати, правительство, возникшее в феврале 17-го, было сплошь масонским, начиная с премьера князя Львова. Впрочем, об этом даже в школьных учебниках теперь пишут.