Собрание сочинений. Том 6. 2006–2009 - Юрий Михайлович Поляков

меня не одарила, но как-то во время одного из жарких споров, которые велись в палате перед сном по любому поводу, я заявил, что самый лучший певец в мире – Шаляпин. Мой оппонент отстаивал Лемешева, в ту пору еще живого и чрезвычайно популярного. Кто-то робко заступался за Козловского. Исход спора решила дуэль на подушках, когда пух летит во все стороны, и я, помнится, победил, став навсегда для друзей Шаляпиным. В тот лагерь я ездил много лет, с первого по девятый класс, и прилипшая ко мне кличка бережно передавалась из смены в смену.

Потом, повзрослев, я работал в пионерском лагере художником, так как учился на подготовительных курсах Архитектурного института. Но у меня не заладился рисунок: у других на ватмане выходил гипс, а у меня – чугун. Несмотря на молодость, я сообразил: пускаться в творческую профессию, для которой не хватает таланта, то же самое, что участвовать в автогонках со спущенными шинами. И оказался прав. Сколько потом я встречал «недоталантливых» поэтов, живописцев, актеров, литераторов, режиссеров, измучивших себя и своих близких «синдромом непризнанности».

Я же поступил в Московский областной пединститут на факультет русского языка и литературы и после второго курса поехал на летнюю педагогическую практику вожатым в пионерский лагерь на Оке, близ Ступина. Собственно, эти два взрослых пионерских лета, переплетясь, перепутавшись в моей памяти с детскими впечатлениями и легли много позже в основу «Гипсового трубача». В лагере вожатые и педагоги вели особую жизнь, насыщенную дневным воспитательным героизмом и ночной безответственностью: крутились беспорядочные романы, случались хмельные грехопадения, однако бывала и верная любовь, краткая, как подмосковное лето. Я пал жертвой зрелой баянистки Таисии. Но больше об этом ни слова, ибо я женат давно, можно сказать, с детства, а жены писателей читают сочинения мужей, как следователи по особо важным делам – чистосердечные признания преступников. Хуже, чем у литераторов, обстоят дела, думаю, только у художников, рисующих в уединении своих мастерских обнаженных натурщиц. Как они потом объясняются с женами – даже не представляю себе! Хорошо, что я не связал жизнь с изобразительным искусством…

О таком вот летнем лагерном романе я и хотел написать лирический рассказ или повесть, но в ту пору поэт во мне еще медленно остывал, а прозаик только разгорался, и все закончилось стихотворением, которое долго потом редактора не решались включать в мои сборники. Зато на поэтических вечерах в Доме литераторов я читал эти стихи с лихой безответственностью и всегда срывал аплодисменты:

Ныряет месяц в небе мглистом.

И тишина, как звон цикад,

Плывет над гипсовым горнистом,

Дрожит над крышами палат.

Колеблет ветер занавески.

Все как один по-пионерски

Уставшие ребята спят.

А там, за стеночкой дощатой,

Друг друга любят, затая

Дыханье, молодой вожатый

И юная вожатая.

Всей нежностью, что есть на свете,

Июльский воздух напоен…

Ах, как же так! Ведь рядом дети…

 Она сдержать не в силах стон…

Ах, как же так! Но снова тихо.

И очи клонятся к очам.

…И беспокоится врачиха,

Что дети стонут по ночам.

Возможно, я бы так и не вернулся к «пионерскому замыслу», но тут, кажется, в 1986-м, ко мне прибился молодой композитор, прибывший из Грузии. Его фамилию я давно забыл, но имя отчетливо помню: Тенгиз. Он очень хотел, чтобы я написал текст на его музыку, приглашал к себе домой, играл на рояле свои сочинения, а его мама кормила нас домашними грузинскими блюдами. Кажется, их семья специально перебралась в столицу империи, чтобы приладить к делу высокоодаренного сына. И вот на одну из его мелодий, очень красивую, я написал стихи. Да-да! Многие думают, что сначала сочиняют стихи, а потом уже к ним – музыку. Так тоже бывает, особенно с классическими текстами, но чаще случается наоборот, ведь в песне главное – привязчивый мотив, гипнотизирующий ритм, тайная гармония. А текст в песне – то же самое, что слова в любовном признании. Без чувств они ничего не стоят. Попробуйте однажды вдуматься в смысл, например, попсового «Есаула» Газманова, и вы убедитесь, что напеваете вслед за ним бессмыслицу, чушь, ерунду, склеенную неумелыми рифмами. Но ведь напеваете же! Подробнее обо всем этом можно прочитать в моей статье «Песней – по жизни».

2. Звонок Абрамовича

Я жил в ту пору в Матвеевском, на Нежинской улице, в ДВК – Доме ветеранов кино, построенном на участке, примыкающем к ближней даче Сталина. Дорогу через овраг и выезд на Минское шоссе еще не проложили, поэтому места там были почти деревенские: с огородиками, садовыми хибарками, пугалами… Правда, в тупике уже стоял новый роддом, куда все время машины «Скорой помощи», воя, везли будущих матерей. Именно ДВК (вкупе с Домами творчества кинематографистов в Болшеве и писателей в Переделкине) послужил прообразом «Ипокренина». Впрочем, каскад прудов я позаимствовал у Дома отдыха Гостелерадио в Софрино. Но в творчестве это обычное дело: с миру по нитке…

А в ДВК я оказался не случайно. Патриарх советского кино Евгений Иосифович Габрилович предложил мне написать с ним в соавторстве сценарий. Некоторый опыт у меня уже был: с Петей Корякиным по заказу Сценарной студии мы уже написали экранную версию «ЧП районного масштаба». О моем соавторе следует сказать особо. Петю вырастила мать-уборщица, подрабатывавшая в том числе и в кинотеатре. Мальчик был при ней и бесплатно по много раз смотрел все фильмы, какие там крутили. Сомнения в выборе профессии, как меня, его не мучили: только ВГИК! Туда после армии он и поступил на сценарный факультет. Но творчество у него как-то не задалось, и он пошел по редакторской линии, благо прекрасно знал историю кино, а его голова была просто набита просмотренными лентами, как Госфильмфонд в Белых Столбах, где к тому же располагалась известная психиатрическая лечебница. А ведь это рядом с уже упомянутой станцией Востряково. Однажды нас, пионеров, заперли в палатах, а весь взрослый персонал, вооружившись топорами, лопатами и длинными кухонными ножами, рассосредоточился вдоль лагерного забора. Оказалось, из Белых Столбов сбежал буйный помешанный и скитался по окрестным лесам. Его поймали, а нас выпустили на волю.

Но вернемся к Пете. Наблюдая Корякина, я заметил странные для меня вещи. Во-первых, понял, что сценаристы без соавтора сочинять просто не способны. Чтобы стать полноценной творческой личностью, им необходимо, как андрогину, найти свою половинку. Во-вторых, во время работы Петя даже не пытался придумать оригинальный поворот сюжета или эпизод, а говорил примерно так:

– Помнишь, в «Полночном ковбое» герой идет по