Мулен Руж - Пьер Ла Мюр

ходить он будет, как любой нормальный человек. Ну, в крайнем случае, придется пользоваться тростью.

– Да, госпожа графиня, это настоящее чудо, – повторил врач, подхватывая саквояж и направляясь к двери. – Сейчас самое главное для мальчика – это сон. Вот лучшее лекарство для него. Сон укрепит его здоровье и поможет восстановить силы. Я ничуть не удивлюсь, если в скором времени ваш сын снова начнет расти.

После ухода доктора Анри и мать еще долго сидели, крепко обнявшись, и плакали от счастья, оглушенные взволнованным стуком собственных сердец.

Теперь дни уже не мучительно тянулись, как прежде, а стремительно пролетали, сменяя друг друга. Мать много читала ему вслух. Они могли дни напролет играть в шашки, разложив доску на кровати и подолгу обдумывая каждый ход. Она усаживала его на кровати, подкладывая под спину подушки, приносила бумагу с карандашами и позировала для бесчисленных портретов. Она ласково, но настойчиво уговаривала его съесть еще кусочек курицы, еще кусочек хлеба, еще ложечку сливок.

Иногда, коротая полуденные часы, мать предавалась воспоминаниям о детстве, о годах, проведенных в монастыре Священного сердца в Нарбонне. Однажды она рассказала Анри о подруге детства – Анжелике. «Мы с ней были неразлучны, но вскоре после отъезда из монастырской школы она вышла замуж за морского офицера. И с тех пор я так и не получила от нее ни единой весточки…»

Что же касается Анри, он жил как в сказке. Его ноги были освобождены из гипсовых оков! Он снова мог рисовать; он мог двигаться и в самом скором времени собирался снова встать на ноги! Никто другой на всем белом свете не прочувствовал бы в полной мере важность происходившего с ним. Это было невозможно выразить словами, ибо никому из окружающих не дано было понять, как это здорово, когда ты можешь пошевелить пальцами ног, а потом согнуть ноги в коленях, чувствуя, как пульсирует кровь в венах… Подобно жеребенку, нежившемуся на лугу в душистом клевере, он то и дело переворачивался с боку на бок в кровати – просто так, потому что ему нравилось это ощущение. Но замечательней всего было снова видеть мать счастливой, улыбающейся. Эмоции переполняли сердце графини, и она то и дело опускала глаза, не желая ни с кем делиться своим счастьем.

Как и обещал доктор, вскоре Анри действительно начал расти, однако крайне непропорционально. Он стал заметно шире в плечах, в то время как ноги его остались такими же, как прежде, – это были хлипкие ноги ребенка, к тому же изуродованные фиолетовыми синяками и рубцами.

Детство исчезло с его лица, подобно маске, снятой невидимой рукой. Голос его больше не был по-мальчишески звонок. Некогда аккуратный носик превратился в бесформенную выпуклость, зажатую между огромными впадинами ноздрей. Зрение заметно ухудшилось, и доктор велел Анри носить очки. Так что теперь пенсне на шелковом шнурке стало неотъемлемой частью его жизни: это была последняя вещь, с которой он расставался поздно вечером перед отходом ко сну, и первая, которую он нашаривал утром сразу после пробуждения. Его щеки, руки и грудь покрылись черным пушком. И уже ничто не выдавало в нем милого, непосредственного ребенка, которым он был совсем недавно. Он стал мужчиной. Видимо, спеша наверстать упущенное, природа перескочила через юность.

Мать со страхом наблюдала за этой метаморфозой – за тем, как ее сын превращается в мужчину, при этом оставаясь наполовину ребенком. На все ее отчаянные мольбы доктора лишь разводили руками, отвечая, что длительная болезнь вызвала сбой в работе каких-то желез, результатом которого и стало подобное неконтролируемое, одностороннее развитие. В конце концов эскулапы объявили, что наука здесь бессильна.

И тут впервые за все время самообладание ей изменило. Графиню охватила паника. Внутренне она была готова безраздельно посвятить жизнь уходу за прикованным к постели инвалидом. Но даже в кошмарном сне ей не могло привидеться, что сын превратится вот в такого нелепого близорукого уродца.

Ночью, когда Анри засыпал, она склонялась над ним и, закусив губу, с трудом сдерживая слезы, подолгу всматривалась в незнакомое, поросшее черным пушком лицо молодого мужчины, отчаянно пытаясь отыскать в нем хоть какие-то черты милого и славного ребенка, каким он был когда-то. Неужели это ее сын, ее Рири, который резвился с ней на лужайке перед замком, который бросался к ней в объятия, возвращаясь домой после школы? За какие такие грехи им было уготовано такое испытание?

Она написала графу, и тот незамедлительно приехал. Когда отец переступил порог комнаты Анри, его лицо мертвенно побледнело. На какое-то мгновение он застыл в дверях, лишившись дара речи.

– Папа! – закричал с кровати Анри. – Я скоро буду ходить! Доктор говорит, что я встану на ноги! Гляди! У меня сняли гипс!

Он отбросил в сторону одеяло.

Но граф не слышал его. Что это за шутки? Кто впустил сюда этого бородатого мерзкого карлика в дурацком пенсне? Нет, не может быть! Это не его сын! Не может быть, чтобы это был его сын, его единственный сын, наследник древнего рода!

– У меня больше ничего не болит, и доктор говорит…

Все еще не понимая, что происходит, граф машинально сделал несколько шагов в сторону кровати и остановился в замешательстве, по-прежнему глядя во все глаза на Анри.

– Мой бедный, бедный мальчик! – выдохнул он в конце концов.

А затем порывисто развернулся и поспешно вышел из комнаты.

Несколькими секундами позже громко хлопнула входная дверь.

– А почему папа убежал? – спросил Анри у вбежавшей в комнату матери.

– Ну ты же знаешь… папе некогда, у него мало времени. – Она сосредоточенно принялась взбивать подушку. – Он скоро вернется.

Подспудно Анри чувствовал, что мать говорит неправду, и когда несколько дней спустя она упомянула в разговоре, что графу пришлось срочно вернуться в Париж, то он просто вздохнул:

– Ну, ведь у папы столько дел, да?

Однажды утром он собрался с духом и спросил у матери напрямую:

– Как ты думаешь, мои ноги еще вырастут?

– Твои… твои ноги? Ну да, конечно… нужно только немного подождать. Ведь они так долго были в гипсе, что мышцам еще надо окрепнуть. На это уйдет еще какое-то время. Ну, может, год или два…

Ее волнение передалось сыну, и впредь он подобных вопросов не задавал.

Вскоре ему разрешили вставать и выходить на лоджию. Вдали сверкал на солнце скрытый за листьями пальм залив Анж. Все как и шесть лет назад. Снова он слышал щебетание птиц и треск цикад. В саду под окнами царило необыкновенное оживление, ибо в отеле остановилась сама королева Виктория. Несколько раз он даже