Девушка по имени Йоханан Гелт - Алекс Тарн

заведомо положенная черному мужчине за века угнетения проклятыми белыми колонизаторами. Эти несчастные женщины прибыли в Германию на вполне законных основаниях, но почему-то не удержались в беженских центрах, подергались туда-сюда и, совсем потеряв ориентацию, докатились в итоге до Риттергата – предпоследней остановки по дороге на самое дно.

Полиции я не видела здесь вовсе, но говорили, что примерно раз в полгода власти затевают операцию по зачистке того или иного дома. Как правило, этому предшествует длительная судебная тяжба между строительными подрядчиками, жаждущими начать запланированные работы по капремонту, и левыми – в том числе и анархистскими – организациями, которые всеми правдами и неправдами оттягивают выселение. Но вот постановление суда вынесено, и на Риттергат волна за волной накатываются сотни людей в полном воинском обмундировании: каски и бронежилеты, щиты и щитки, дубинки и противогазы.

Вокруг здания выставляют мощное оцепление, над кварталом повисает облако слезоточивого газа, и начинается штурм, сравнимый лишь с битвой между футбольными болельщиками «Бейтара» и «Хапоэля». Защитники дома упорно отстаивают свое законное право на беззаконие, но силы слишком неравны: захваченных в плен «нелегалов» одного за другим выводят на улицу и загружают в полицейские автобусы.

– Расисты! Колонизаторы! Фашисты! Работорговцы! – скандируют собравшиеся вокруг анархисты, забрасывая оцепление градом щебня, позаимствованного с ближайшей стройки.

Полиция мужественно терпит, отгородившись щитами и время от времени оттаскивая в сторонку раненых.

– Мы еще вернемся! – кричат своим защитникам «нелегалы», прижавшись носами к зарешеченным окнам, – ни дать ни взять символ угнетенных, но неуклонно встающих с колен народов Азии и Африки.

И ведь возвращаются – если не к вечеру, то на следующий день. Выселенное здание по-прежнему охраняется ментами, но пустых домов в Риттергате пока хватает. Проходит неделя, выселенцы перемещаются в новое гнездо, и в квартале опять воцаряется внешнее спокойствие – до следующего раза. Именно внешнее – как безмятежная гладь текущей в джунглях реки: так сразу и не скажешь, что происходит под ровной поверхностью воды, в бурлящем, кровавом, скрытом от глаз аду пираний и крокодилов.

Казалось бы, главной целью властей должно было бы стать уничтожение анархистского гнезда – ведь его обитатели активнейшим образом препятствовали полицейским рейдам, подстрекали «нелегалов» и забрасывали ментов камнями. По идее их и следовало выселять в первую очередь. Но, судя по рассказам самих анархистов, сквот оставался неприкосновенным в течение многих лет; некоторые старожилы тусовались там по полтора-два десятилетия. Почему? Как это стало возможным? Паралич городских властей? Импотентность полиции?

– Дядюшка Со… – многозначительно подмигнув, ответил на мой недоуменный вопрос кто-то из анархистов. – Дядюшка Со выкупил для нас это здание. Менты и хотели бы выбросить нас к чертям, но не могут. Право собственности… Мы бьем врага его же оружием!

Так я услышала это имя: «Дядюшка Со» – в первый, но далеко не в последний раз. Анархисты произносили его довольно часто, по самым разным поводам и с самыми разными интонациями: иногда с надеждой, иногда с сожалением, иногда с возмущением, но чаще всего с благоговейным придыханием. Дядюшка Со позаботится… Дядюшка Со даст денег… Дядюшка Со защитит… Куда смотрел Дядюшка Со?.. Почему не попросили Дядюшку Со?.. И так далее, и тому подобное. По всем признакам, именно оттуда, из добрых рук Дядюшки Со, и проистекал золотоносный ручей, ради которого я прилетела в Мюнхен.

Чтобы поставить на этом потоке запруду и перенаправить золотишко в наши пруды, требовалось для начала найти самого Дядюшку. Увы, все мои попытки прояснить что-либо относительно его полного имени, местонахождения, гражданства, источника средств и прочих личных деталей неизменно натыкались на недоуменное пожатие плечами.

– Зачем тебе?

– Да так, просто, из любопытства, – улыбалась я. – Может, и нам в Палестине пригодится.

– Честно говоря, камрадка, мы тут и сами без понятия, – отвечали мне. – Дядюшка Со и Дядюшка Со, точка. Этим все сказано…

Похоже, рядовые анархисты действительно не знали, кто или что скрывается под благозвучным, почти семейным прозвищем. Но я не отчаивалась. Если не могут помочь рядовые, нужно отыскать нерядовых – тех, кто ближе знаком с предметом. А такие, несомненно, существовали, причем где-то здесь, на этажах огромного, в три восьмиэтажных корпуса, здания сквота. Деньги всегда идут по цепочке; главное – ухватиться за какой-нибудь ее фрагмент и тогда уже уверенно, звено за звеном, двигаться к цели.

Мое присутствие здесь легко объяснялось необходимостью дождаться Призрака, который, кстати говоря, продолжал бродить по Европе, ну а чересчур дотошное любопытство вполне можно было списать на понятное желание восторженной провинциальной камрадки поближе познакомиться с ценным опытом передовых отрядов борьбы за Светлое Будущее. Для пущей надежности я изображала если не дебильную, то весьма недалекую особу, то есть слушала с приоткрытым ртом, усиленно хлопала глазами, задавала глупейшие вопросы и соглашалась понять лишь тщательно разжеванные пояснения. Умник, с полуслова улавливающий суть предмета, не соберет и четверти той детальной информации, которую люди, сами того не замечая, выкладывают круглому дураку.

Как и предупреждала Захава, внутри сквота анархисты делились на самостоятельные автономные отряды. Мне предстояло самой решить, в каком месте ждать возвращения Призрака. Пораскинув мозгами, я выбрала фиолетово-черное знамя анархо-феминизма, поскольку наивно полагала, что некоторое знакомство со словарем ныне покойной вождихи американских вагинисток Лотты Вотерс позволит мне легче понять ее европейских единомышленниц. Захава привела меня в нужное крыло и сдала с рук на руки пухленькой семнадцатилетней девушке-инструкторше, чей возраст, как я сразу догадалась, был написан на картонном кружке, приколотом с левой стороны фиолетовой блузы. Прежде чем заговорить, моя провожатая зачем-то вгляделась в этот немудрящий значок.

– Леваягрудьсемнадцать, это камрадка из Палестины, покажи ей, что к чему, – проговорила она затем с видимым облегчением. – Говорит только по-английски…

– Нет-нет, – вмешалась я. – Еще арабский и иврит…

– Язык оккупантов тебе не понадобится, – мрачно отрезала Захава. – Ладно, я пошла. Счастливо оставаться.

Мы осталась вдвоем с девушкой. Я жизнерадостно улыбнулась.

– Привет. Очень приятно. Меня зовут Батшева. Если по-английски, то Бесшибэ.

Инструкторша резко мотнула головой:

– Нет-нет, так не пойдет.

– Не пойдет? – озадаченно переспросила я. – Ни Батшева, ни Бесшибэ? Ну, тогда можно Вирсавия или…

– Нет-нет, – перебила она. – Это все гадкие мужские кликухи, навязанные нам патриархальными угнетателями. Ты должна выбрать себе нормальное женское имя.

Я воззрилась на нее с самым тупым видом, какой только могла изобразить. Справедливости ради, это получилось легче легкого, поскольку я и в самом деле в упор не понимала, чего от меня хотят.

– Гм… а какие имена женские?

– Ну как же, это ведь так очевидно! – снисходительно усмехнулась девушка. – Женские имена основываются на словах, которые связаны с тем, что есть только у женщин. Вагина, матка, менструация, овуляция, левая грудь…

– …правая грудь, – ошеломленно продолжила я.

– Нет-нет! Правую, хотя и есть, никто не берет по очевидным причинам. Только левую, прогрессивную.

Мы обе помолчали: она – в ожидании моего решения, я – временно потеряв дар речи. Наконец мне удалось очнуться.

– Извини, ради… – с моего языка едва не сорвалось запретное слово «Бог», но я вовремя спохватилась. – Ради… ради… радио тут нет? А впрочем, неважно, я не это хотела спросить. Вас ведь тут много, а женских слов мало. Как тогда…

– По номерам, – сказала инструкторша, указывая на свой картонный значок. – К примеру, меня зовут Леваягрудьсемнадцать. И это сразу видно по АйТи.

– АйТи?

– Идентификационному тэгу, – пояснила она. – Круглая форма означает «грудь», «Левая» – потому что правая реакционна, а семнадцать – порядковый номер среди всех наших Левыхгрудей.

Я тут же припомнила виденную когда-то фотку музейной статуи древней богини плодородия, с которой свешивалось штук пятнадцать грудей, и поняла, что феминизм родился значительно раньше, чем могло бы показаться. Правда, богиня не дискриминировала правые груди – то ли по контрреволюционной природе любого божества, то ли чтоб не падать при ходьбе.

– А сколько их всего?

Девица с явным сожалением цыкнула зубом:

– Я последняя. Вступила совсем недавно. Хочешь быть Леваягрудьвосемнадцать? – она достала из кармашка круглый значок без надписи.

«Хрена тебе! – злорадно подумала я. – Оставайся последней, дуреха молодая-нетоптаная…»

– Нет, спасибо, – твердо сказала я и, взяв из рук инструкторши пустой значок, приколола его на свой пра-вый лацкан. – Мне нравится имя «Правая». Мы, анархо-феминистки, не должны отказываться от своего тела, даже когда какая-то его часть размещена справа. При всей своей изначальной реакционности правая грудь всегда имеет перед глазами… э-э… перед соском… э-э… перед собой…