По дороге в Вержавск - Олег Николаевич Ермаков

Ну а Вельзевул, как известно, был повелителем оных.

– Слушай, я пиджак пока не буду надевать… Гимнастерка, глянь, какая.

Илья смотрел на его грязную пропотелую гимнастерку.

– Ну просто так мы меньше будем привлекать внимания, – объяснил Илья.

– Нет, не надену. Я же как муравейник, – сказал Арсений.

– Какой муравейник?

– Такой. Вшивый.

– А мы и пойдем сперва в Рачевку к Вельзевулу, у него баня, – сказал Илья. – Тут для тебя и штаны, и носки, и рубашка.

Они уже шагали вдоль шоссе.

Арсений поглядывал на Илью и молчал.

– Закурить-то хочешь? – спросил Илья.

Арсений покосился на него.

– Так ты же…

Илья махнул рукой, достал зеленую пачку немецких «Eckstein № 5». Они закурили.

– Я ведь передавал такую пачку с надписью тебе, – сказал Илья. – Но, видно, паренек меня обдурил. Сам все скурил, мазурик.

– Нет, почему? – возразил Арсений, затягиваясь и пуская дым. – Батька его выкликал меня.

Илья остановился.

– Да?! Так я же ждал потом… На шоссе. Там написано было, что, мол, утром жду.

Арсений усмехнулся:

– Да ведь я не отозвался. Подумал, провокация.

– Ну а кто может здесь знать, что я Жемчужный? – спросил Илья.

Арсений туманно посмотрел на него.

– …А кто ты?..

– Я?.. – Илья запнулся, посмотрел по сторонам.

По шоссе катил мотоциклист в кожаной куртке, каске, в квадратных защитных очках. Они провожали его взглядами.

– Я здесь под своей фамилией. И под своим именем, – сказал глухо Илья.

– Но… – начал Арсений и как-то захлебнулся, умолк.

Илья взглянул на него. Арсений едва шагал. Сквозь смуглость на лице проступила бледность, все оно стало мокрым. Он остановился, начал гасить сигарету, окурок засунул в карман.

– Что с тобой… – проговорил Илья, глядя на него. – Да ты просто голоден, – сказал он и оглянулся. – Пошли, вон там дальше чайная есть.

Арсений молча шагал, пошатываясь, но потом пошел тверже.

– Сигарета крепкая, – пробормотал он.

Чайная стояла на обочине дороги. Там продавались бублики, печенье, конфеты, чай. Продавец, седой толстый мужик с красным носом и красноватыми шелушащимися щеками налил им два стакана чая, подал бублики на тарелке и сахар. Арсений осторожно взял стакан, судорожно отхлебнул и, обжигаясь, морщась, стал неотрывно пить, пока не осушил стакан до дна. Поставив стакан, утерся рукой, отдышался.

– Чай… давно не пил… забыл уже…

Илья попросил еще стакан. Арсений разломил бублик, понюхал кусок и начал есть, рвать зубами, глотать, почти, не жуя. От бублика вмиг ничего не осталось. Илья купил еще четыре. Арсений так же быстро съел и второй, и третий, запивая чаем, круша зубами кусковой сахар. Последний бублик он уже старался есть неторопливо. Продавец молча следил за ним. Илья тоже молчал, сербал свой чай. К бублику не притронулся. Потом взял его с собой.

Они вышли. Илья увидел за чайной поленницу дров, чурбак для колки и предложил посидеть там и покурить. Так и сделали. Арсений сел на чурбак, а Илья пристроился на сломанном хлипком ящике. Снова задымили немецкими сигаретами.

– Тебе их, что ли, выдают? – спросил Арсений устало.

– Нет, покупаю, – ответил Илья. – За свою работу получаю зарплату.

– Где?

– Что? – не понял Илья.

– Ну где работаешь-то?..

– Там же, в музее. В Иоанне Богослове.

– А-а… Музеи еще остались?

– Да.

– А кто платит-то?

– Горуправа. Меньшагин, он бургомистр. Мой непосредственный начальник художник Мушкетов.

– Меньшагин, Мушкетов… – машинально повторял Арсений, качая головой. – Ну а им?

– Что?

– Кто платит?

Илья пожал плечами.

– Немцы.

– Все-таки они… А ты говоришь, сигареты… что сигареты… за сигареты… – Арсений закашлялся.

– Ну что, пойдем? – спросил Илья.

– Сейчас.

Арсений еще посидел, глядя в землю, и на его волосах на затылке действительно висели яйца вшей, Илья отвернулся, снова взглянул на него. Арсений медленно поднимался.

– Пойдем, – сказал он тяжело.

И они шли по разоренному обожженному малолюдному Смоленску. Арсений поворачивал голову направо и налево, провожал взглядом солдат в касках и в пилотках, с автоматами, винтовками; смотрел, как рядовые отдают честь офицерам, вскидывая руку и вытягиваясь в струнку. Ветер трепал кроваво-красные полотнища с черной свастикой в белом круге, странно напоминающие советские знамена с серпом и молотом, только иногда на немецком флаге раскидывали крылья и черные орлы. На улицах попадались хорошо одетые русские прохожие, девушки в светлых цветастых платьях, женщины в кофточках и юбках, с сумочками и в шляпках, юноши в широких брюках и рубашках с короткими или засученными рукавами, мужчины в костюмах; но много было и крайне бедно одетых детей и стариков. Все шли по своим делам. Кто тащил мешок за плечом, кто нес под мышкой какой-то сверток или доски. Иногда по мостовой громыхала телега, нагруженная какой-то рваниной, бочками, железками.

Это были странные улицы, странные все-таки люди. Порой Илья чувствовал, как у него земля уходит из-под ног, и все представляется действительно каким-то сном – только совсем не в красном тереме, и вовсе не в тереме, а в городе, превращенном в гигантский натюрморт. Как тут можно жить, думать? На что тут можно надеяться? Но все эти люди именно на что-то и надеялись, преследовали какую-то свою – далекую или близкую – цель. Да и сами друзья… Илья и Арсений. Ведь и у них была какая-то идея. Ну дойти до Рачевки, помыться в бане, поесть, а потом? Потом – что-то предпринять большое, да, для прекращения всего этого. Только безумец мог думать, что больше ничего не изменится, так и будет. Нет. Эти стяги со свастикой, эти солдаты, конечно, преходящи. А вот что придет им на смену? Уже явно не прежняя власть…

Об этом говорили все из окружения Ильи.

И об этом же толковали партизаны из отряда «Лесничий». Да и в лагере Арсению уже довелось услышать такие разговоры… Но Илья пока об этом не знал. Узнал позже, когда они помылись в бане за крепостной стеной и сожгли одежду Арсения, напились березового кваса Милы Прокопьевны, жены Вельзевула, и пришли в комнату Ильи, где и сели обедать… Ели картошку с капустой и немецкой тушенкой, пили самогон и говорили, хмелея. Вот и говорили обо всем, Илья рассказывал свою историю, Арсений свою… Но на полуслове замолк, откинувшись к спинке дивана, на котором сидел за небольшим столом. В клетчатой синей рубашке, светлых брюках, промытый до шершавости и скрипучести кожи в бане, с расчесанными смолистыми волосами Арсений выглядел как-то диковинно. Илья не узнавал его. Он не стал ничего убирать со стола, только прикрыл все от мух чистым полотенцем, осторожно вышел, спустился во двор, постоял там, покурил, раздумывая, что предпринять дальше. И решил пойти в музей, хотя и отпросился сегодня, пообещав отработать