Романолуние - Анна Кимова

Слаб человек, когда стоит перед лицом судьбы-злодейки. Ничего не может противопоставить. Потому что ему нечего предложить соизмеримого. Чем ее заинтересовать? Как подкупить или хотя бы умаслить? Да что там, как хотя бы пощады вымолить? Никак. Всё в ее руках. Мы – лишь сторонние наблюдатели за своими собственными жизнями.

Мы так и не смогли найти причину болезни Дашеньки. Моя девочка просто продолжала разрушаться. Дважды в год мы клали ее в стационар на физиопроцедуры. Это сильно помогало откатить боль, загнать ее под половик, как Даша любила выражаться. Но процесс был неумолим. Она терпела. И почти никогда не жаловалась. Но иногда в глазах появлялось то самое, невыносимая вселенская грусть, от которой мне хотелось, разбежавшись, прыгнуть со скалы. Но я тоже терпел и виду не подавал. Ей и без меня хватало нервов. Лучше было лишний раз состроить непонятливого. И я каждый раз разбегался… мысленно. А ей лишь улыбался и целовал.

Иногда она всё же не сдерживалась и вдруг, ни с того ни с сего начинала реветь. Резко, порывисто, разразившейся бурей. Это так боль выходила, когда ее скапливалось слишком много. Потом Даша успокаивалась. Также резко. Я снова обнимал. И целовал. А потом, когда боль отступала, делал ее своей. Снова и снова. Я ведь так и не перестал ее хотеть. Как можно было, когда каждый день не покидала мысль о том, что когда-нибудь во вполне обозримом будущем это может кончиться? И я брал всё что мог, пока у нас было время. И отдавал. Всего себя. Боже Всевышний, какое это было счастье!

Иногда она тихо плакала. Я слышал. А порой даже чувствовал, как это хрупкое тело, сравнимое разве что с ломким весенним льдом, тело, которое я удерживал в своих руках, начинало тихо содрогаться. И мне хотелось завыть. Но я делал вид, что сплю и не слышу. А утром принимался отважно сражаться со злобным гномом, в выселении которого мне так до конца и не удалось преуспеть. Едва у меня что-то начинало получаться, болезнь снова давала о себе знать. И это мерзкое существо возвращалось на свое законное место: в голову любви всей моей жизни.

А иногда Дашенька прижималась ко мне всем телом, крепко обнимала и начинала говорить глупости. Что-то вроде того, что она глупая и некрасивая, хотя умнее и красивей я никого никогда больше так и не встретил. И начинала плакать прямо при мне, не таясь. Значит, хотела, чтобы я утешил. Тогда я утешал. Потому что в такие моменты ей было нужно именно это. Всё же я сумел познать сложный организм по имени Даша. И всегда делал всё правильно. Потому что любил ее больше жизни. А она любила меня. Наверное, за это.

В последний раз ее глаза закрылись на больничной койке. Она не хотела уходить вот так. Я знал это. Но песчинкам не дано решать, где и как закончится их гостевой визит на этой планете. Она просто уснула. Немного более глубоким сном, чем спала прежде. Теперь ей больше не будет больно. А мне… Что ж… Я более насущно смогу прочувствовать то, что моя Даша чувствовала всю свою жизнь: состояние боли, которая не отпускает ни на минуту.

Я сидел на краю койки и держал ее за руку. Хотел, чтобы Рождество мы встретили вместе. Вдруг мне показалось, что с ней что-то не так. Прислушался. Не дышит? Проверил пульс. Позвал дежурную. И она подтвердила.

Я вышел на улицу и заорал:

– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!!

В последний раз я так орал тогда, в Варзуге, в поле.

– Да-а-а-а-аш-а-а-а-а! Да-а-ше-е-ньк-а-а-а-а!

Я проснулся. Резко. Весь холодным потом покрыт. Быстро перевернулся на другой бок. Спит, зазноба. Жизнь моя целая, в одеяло укутанная. Вся жизнь, заключенная в маленькой хрупкой оболочке. Как смерть Кащея, иголка в яйце. Только еще более ломкая. И я – такой-растакой, ее даже не обнимаю! Совсем сдурел, братишка? А ну-ка, давай, иди потрудись! Отрабатывай свое счастье, пока беды не накликал.

– Дашенька!

Тихо прозвучало, мягко. Чтобы не разбудить. Но держать в себе не могу. Надо выговориться.

– Девочка моя ненаглядная! Как же я люблю тебя! Ты себе не представляешь…

Поцеловал, к виску прижался. Моё любимое место. После шеи. И груди, и сосков. И пупка, и пальчиков. Всю ее люблю. Не разобраться даже, где любимое место.

Не проснулась. А у меня опять друг напрягся. Ничего. До утра потерпит. Нет ничего более святого, чем сон зазнобы. Он – это ее здоровье. А ее здоровье – это для меня целая жизнь.

2. Сценарий номер два. Оптимистический

Это произошло днем. Солнце стояло в зените. Было ясно, тепло и зелено, ничто не предвещало беды. Раздался крик. Я напряглась всем телом. Сережа? Или Игорь? Нет, всё же Серёжа. Побежала. Не помня себя от беспокойства.

Да, не послышалось. Сережа лежал на земле, придавленный лошадью. С этой точки не было видно, насколько всё серьезно.

– Что придавило? Только ногу?

– Да, мама, но не переживай, я в порядке. Помоги Мамаю встать. Он себе что-то повредил. И это же надо было, за два дня до чемпионата!

– А как нога?

– Пока не понял. Но не думаю, что что-то серьезное. Мамаю, похоже, больше досталось.

Со стороны уже бежал тренер.

– А ты-то как услышала? Ты же далеко была?

– Ох, Серый, ты меня когда-нибудь всё же доведешь до инфаркта… Не успели тебе левую ногу залатать, как ты за правую взялся… А Игорь где?

– Ускакал, лохматый! Переиграл меня. Я ему проспорил.

– Как же вы достали со своими спорами! Уж лучше бы на девушек спорили, как все нормальные мужики в вашем возрасте. А вы всё – на собственные головы.

– Нет, маман, на девушек спорят только свиньи.

– Знаю. Но я бы сейчас, пожалуй, не отказалась от сына-свиньи. Зато с головой на положенном месте.

– Врёте, маман, не предпочли бы. Лукавите-с.

– Ох, и обалдуй ты, Серый, волчара недобитый. Весь в отца.

Вечером вместе ужинали. Рома вернулся из командировки. Двое обалдуев больше веселились, чем ели. Хотя веселиться было нечему. Мамай действительно получил травму, не очень серьезную, но всё же Сережа этот старт пропускал. Ох, и легкомысленный же у меня первенец! Весь в Евгению так