Собрание сочинений. Том 1. 1980–1987 - Юрий Михайлович Поляков

Лиза вскочила и с размаху влепила Луковникову пощечину. Он отшатнулся, потер рукой лицо и, криво усмехаясь, спросил:

– Новая форма партийного влияния? Райком в творческом поиске!

– Райком здесь ни при чем… Я в декрете. Это от меня лично…

Она повернулась и быстро вышла из кабинета.

Лиза вышла из подъезда и с трудом стала скатывать по ступенькам коляску. Ей пришли на помощь. Она подняла глаза и узнала Борисова. За то время, пока мы не встречались с первым секретарем Индустриального райкома партии, он не то чтобы постарел, а устал, что ли…

Борисов помог Лизе спустить коляску на землю. Некоторое время они шли молча.

– Елизавета Андреевна, можно я повезу коляску? – неожиданно попросил он.

– Пожалуйста, – разрешила Лиза.

– Вот она, движущая сила истории! – проговорил первый секретарь, сдвигая коляску с места. – Основа основ…

– Вячеслав Павлович, – начала Лиза после молчания. – Мы как-то не говорили об этом… В общем, вы меня простите за те неприятности… Теперь я понимаю, что вела себя как дура…

– Бросьте, Лиза, вы вели себя правильно. Просто честным быть трудно… И чем выше сидишь, тем труднее! Знаете, мне очень тяжело… Очень… И вас не хватает… Честное слово!

Они еще некоторое время шли молча. Борисов старательно катил коляску, и прохожие с любопытством оглядывались на дружную пару.

– Приходил ко мне ваш бывший супруг, Николай, – снова заговорил Борисов. – Просил повлиять на вас…

– Смешно, – невесело отозвалась Лиза. – Раньше с помощью райкома мужей возвращали в семью, а теперь – жен…

Разговаривая, они подошли у недавно воздвигнутому монументу «Молодость мира». Некоторые фигуры были еще окутаны серым полотном, но вокруг мемориала уже толпились туристы во главе с экскурсоводом.

– Ну что ж, Лиза, – проговорил Борисов, заглядывая в личико ребенка и протягивая на прощание руку. – Дочка у вас очаровательная, сами вы – молодцом!.. Кстати, когда ваш декрет кончается?

– Через пять месяцев и восемнадцать дней, – отчеканила Лиза.

– Ага, значит, мои подсчеты оказались правильными! – многозначительно улыбнулся Борисов. – А мы как раз подыскиваем сильного директора на профтехучилище… Нынешнему-то – семьдесят. Пора и на покой. Место там горячее! Так что готовьтесь!

Борисов ушел… Лиза постояла, а потом, оставив коляску, поднялась на свежесколоченную к митингу трибуну.

Экскурсовод тем временем энергично рассказывал:

– Монумент «Молодость мира» – это символ будущего, аллегория вечного обновления жизни… Его торжественно откроют Первого мая, и это выльется в праздник созидательного оптимизма, в демонстрацию творческих сил трудящихся нашего района…

А Лиза стояла на трибуне и улыбалась, глядя вниз. Там осталась коляска. Дочка наконец нашла мать глазами, потянулась к ней, засмеялась…

Конец

Как я был врагом перестройки

Вообразите ничем не выдающуюся, обыкновенную даму. И вот однажды она, невостребованно задремав в одинокой постели, просыпается ослепительной красавицей. Подруги в отчаянии озирают ее скрипичную талию, переходящую в виолончельные бедра, и плачут дома перед зеркалом. А мужчины, вчера едва замечавшие простушку, теперь с мольбой заглядывают в ее глаза и с томительным зовом смотрят ей вслед. Комплименты, цветы, в глазах рябит от предлагаемых рук и сердец… Вообразили?

Тогда продолжим наш рассказ.

1. Ветер перемен

Нечто подобное случилось и со мной после выхода в январе 1985-го в «Юности» моей первой повести «ЧП районного масштаба». Так бывает, молодой автор своим творческим жалом вдруг попадает точнехонько в некий общественный нерв, не обнаруженный почему-то опытными литературными иглоукалывателями. И вся читающая страна, как Иоланта, содрогается в коллективном прозрении: «Ах! Где были наши глаза?» На почти ежедневных встречах с читателями я чувствовал себя чуть ли не пророком, от которого ждут по крайней мере объяснения смысла жизни и политических прогнозов на ближайшие лет сто. Сначала я, конечно, робел, но потом ударился в оптимистическое визионерство. Мне верили, а число граждан, желающих немедленно со мной выпить, неумолимо росло, угрожая здоровью.

Как-то в начале 1986 года я пришел в наше литературное министерство – Союз писателей СССР, расположенный в «Доме Ростовых» на улице Воровского (теперь Поварская). Мне надо было оформить документы для заграничной командировки: вдруг позвали в Чехословакию! Иду и вижу: мне навстречу по узкому коридору, подобно тугому поршню, движется второй человек в СП СССР Юрий Николаевич Верченко. Он был настолько толст, что на самолет ему брали два билета: в одном кресле не помещался. В коридоре разойтись с ним можно было, лишь нырнув в какой-нибудь кабинет. Что я и собирался сделать. Но этот прежде едва замечавший меня литературный генерал остановился, хитро улыбаясь, поманил пальцем-сарделькой и спросил:

– Знаешь уже?

– Что, простите?

– Не знаешь? Тогда слушай: вчера Михаил Сергеевич хвалил твое «ЧП…» на Политбюро. Сказал: побольше бы нам таких. Понял? Только не зазнавайся!

– Ну что вы! – Я замотал головой, изображая послушное смущение, которое так нравится начальству.

– Ладно, ладно, скромник! – Он глянул на меня с внимательной усмешкой раскройщика судеб.

Потом не раз я встречал в жизни этот примерочный взгляд начальства, выбирающего очередного кандидата на выдвижение. Меня двинули в 1986-м, избрав сразу секретарем Московской писательской организации и СП РСФСР, а также членом правления СП СССР. Теперь, когда литературное сообщество превратилось в нечто среднее между профсоюзом бомжей и клубом вольных графоманов, понять степень моего возвышения трудновато. Чтобы люди, забывшие или по молодости лет не знающие номенклатурных раскладов, поняли, о чем речь, могу дать подсказку. Представьте: вы сразу стали членом совета директоров Газпрома, Роснефти и Сбербанка. Одновременно! Так понятнее? Остается добавить: в те далекие годы известный писатель занимал в кремлевской табели о рангах очень высокое положение. А как же! Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин, Брежнев – все писали книги. Ныне это место в прейскуранте начальственного благоволения отдано медальным спортсменам, энергичным инвалидам-колясочникам и ночным мотоциклистам, прикрепившим к рогатому рулю наш триколор.

Когда перед съездом писателей СССР обсуждали новый состав высшего органа – секретариата, мудрый Георгий Мокеевич Марков, увидав в списке и мою фамилию, спросил: «Вы что, совсем хотите парню жизнь испортить?» И меня гуманно понизили – переместили в правление, а то бы я впервые в истории стал трижды секретарем. Но и без того мой вертикальный взлет вызвал сдержанное негодование коллег и даже эпиграммы:

Гляжу с тоской на Полякова Юру:

Писуч, активен, на лицо хорош.

Вошел он, словно лом, в литературу.

Куда еще ты, комсомолец, прешь!

Неведомый зоил обыграл известные стихи Михаила Светлова про «комсомол шестидесятых лет»: «И скажет космос: “Кончилось пространство! Куда еще ты, комсомолец, прешь!”» Центонная стихотворная сатира была и тогда в