Плач умирающих звёзд - Стейс Крамер

слово. Ей просто хотелось совершить последний пиночек. Оставить послевкусие. Хулиганистое коварство щекотало нервишки. Никки предвкушала каждую секунду этой сцены: как побледнеет Элеттра, как глаза ее наполнятся слезами, как голос дрогнет, пытаясь возразить. Никки знала, что этой новостью она кольнет ее в самую душу, и от этой мысли у нее сладко замирало сердце. «Хочешь не хочешь, дорогуша, а мы на веки вечные будем связаны с тобой». Таким образом, Никки властно и бурно вторглась в жизнь Элеттры, изменив ее необратимо.

– Налей еще, – потребовала Эл.

– Пожалуйста, – ощерилась Никки.

После того как Элеттра выпила, она стала понемногу приходить в себя. Она убедилась в том, что Никки не шутит, что вот так жизнь в очередной раз негуманно посмеялась над ней. И… успокоилась. Вспышка протеста прошла, и Эл теперь жила с этой правдой так, будто знала ее с рождения. Где-то глубоко внутри промелькнула тень замешательства, но и она была быстро подавлена, загнана в самый дальний угол души. Слишком много боли было пережито, слишком много потерь оплакано. И эта правда, которой Никки воспользовалась как оружием, воспринималась как неизбежность, как очередная ступень на бесконечной лестнице смирения. «У меня есть сестра… У меня! Сестра! Мы с Никки Дилэйн – сестры!..» – подумала Эл, и что-то вроде бессознательной, кроткой улыбки пробежалось по ее губам.

– Жаль, что я узнала об этом, когда его уже нет, – снова заговорила Никки, сильно разочаровавшись в реакции Кинг. – Мне бы хотелось поговорить с ним. Моя давняя мечта – увидеть своего отца и… просто поговорить. Узнать, какой он.

Элеттра поперхнулась вином. Еле-еле откашлялась, отвернулась к окну. Начинало вечереть. Закатное небо стало таким красным, точно кровью набрякло. Сумрак наполнял комнату. Все живое и неживое, вне и внутри, притихло, будто затаило дыхание, тревожно ожидая кульминации этого тяжелого разговора.

– …Только что до меня дошло, когда именно я простила тебя, – глухо проговорила Элеттра. – Когда стало известно, что с тобой сделал Элай. Все вокруг осуждали тебя, смеялись над тобой, а я подыхала от боли. Потому что я понимала, какого это – столкнуться с этим ужасом и жалеть, что еще дышишь. Это не забыть. Боль не утихает. Она растет годами.

– Кто же это сделал с тобой? – спросила Никки упавшим голосом.

Элеттра повернулась к ней. Лицо у нее было такое… Ох, на него посмотришь – и внутри все переворачивается. Это было отражение сверхстрадания, выжигающего дотла, импульса наимощнейшей муки, поднятой из тошнотворной хляби, где годами истлевает большое человеческое злосчастье.

– Наш отец, – был ответ Элеттры.

Никки выронила свой бокал. Вино растеклось по полу кровавой лужицей.

– Элеттра… – прошептала огорошенная Никки.

– Я помню, как это началось… Были просто «безобидные» поглаживания, «невинные» объятия. Я была маленькой, ничего не понимала. Я доверяла ему. Он же мой папа. А потом… все изменилось. Его прикосновения стали другими. Липкими. Грязными. Но я еще и не подозревала, что настоящий ужас ждет меня впереди. – Никки было мерзко слушать это, при этом она хотела бы кинуться к Элеттре, обнять ее, по-сестрински обнять. Но тело ее было словно сковано невидимыми цепями. Никки даже вздохнуть было тяжело, будто ей чем-то придавило грудь. То, что раньше было ее неотчуждаемой трагедией, ее клеймом, стало частью общей, вселенской боли, связывающей ее с той, кого она столько лет убивала своим гневом. – Я презирала себя за то, что не могла остановить его. Думала, что если бы я была сильнее, смелее, то смогла бы ему противостоять. Я жила в этом аду много лет. Я научилась притворяться. Научилась улыбаться, когда мне хотелось кричать… Я ведь от него забеременела. Могла бы родить себе сына, а тебе брата от нашего отца. Чудесно же? Но, слава богу, этот «цветок жизни» завял, не успев распуститься. – Завершила Эл дикой, противоестественной улыбочкой и со слезами на глазах.

Никки так и сидела, парализованная не столько телом, сколько сознанием, окаменевшим от услышанного. До этого момента ее собственная травма – насилие, совершенное над ней – казалась абсолютной вершиной страдания, точкой невозврата, после которой уже не может быть ничего хуже. И вдруг… реальность нанесла ей удар, сокрушивший ее убеждения. Узнать, что человек, с которым она так долго враждовала, был сломан еще более жестоко, чем она сама, оказалось откровением чудовищного масштаба. Это навсегда перевернуло ее представление о добре и зле, о жертве и палаче. Зло, казалось, не имело границ, оно проникало повсюду, оскверняя даже самые святые понятия.

– Ну что, Никки, теперь ты знаешь, каким был твой отец, – сурово сказала Элеттра. Она подошла к Никки, нагнулась так, чтобы быть с ней лицом к лицу, вонзила в нее испытующий, глубоко выразительный, горячечный взгляд. Никки помимо воли поежилась под этим взглядом. – …Так кто же из нас победил?

* * *

Корпуса «Греджерс», обычно наполненные смехом и шумом девичьих голосов, окутала атмосфера напряженного ожидания. Наступила пора экзаменов. Выпускницам предстояло сначала сдать финальное школьное тестирование, а после заняться поступлением в университет. Большинство змеек покинуло «греджеровские» стены сразу после получения документа об окончании школы и разъехалось по домам, веря, что в домашней обстановке им будет легче настроиться на следующий этап. Они, конечно, не навсегда попрощались с «Греджерс». По традиции, выпускной вечер в мэфской школе проводится в предпоследнюю субботу лета, уже после того как все воспитанницы обзаведутся местом в одном из лучших высших учебных заведений страны. Так что все, кто отбыл, еще вернутся и с размахом отметят официальное вступление в студенческую жизнь.

Ну а наши принцессы единогласно решили остаться в «Греджерс» на все лето (Элеттра, кстати, переехала в комнату Брандт и Лаффэрти после смерти Рэми). Трудно им было расстаться с местом, в котором прошло все их детство, да и друг с другом. Им хотелось вместе пережить эти важные перемены в их жизни, потому что потом это выстраданное, крепкое «вместе» вскоре может не повториться, затеряться в новых заботах, знакомствах, печалях, радостях и расстоянии.

* * *

Солнце втекало теплым светом в просторные аудитории, где под лучами пылинок склонились юные головы над раскрытыми книгами. Тишина нарушалась лишь тихим шелестом страниц и нервным постукиванием ручек. В библиотеке царил особый дух. Здесь, окруженные высокими стеллажами с книгами, ученицы самозабвенно погружались в мир знаний, стремясь укрепить свои позиции перед решающей битвой.

Летний парк, с его пышными, огненными розами и мелодичным журчанием фонтана, предлагал краткие минуты передышки. Тут девушки, ненадолго отвлекшись от учебы, делились своими страхами и надеждами, стараясь найти утешение в объятиях природы. Вечером, когда солнце начинало клониться к закату,