Мулен Руж - Пьер Ла Мюр

Однако вместо Мириам внимание на него обратил сам Жюль Дюпре.

– Я как раз рассказывал мадемуазель Хайэм о некоем сутенере с Монмартра, что некоторое время назад убил одну из своих девиц, – заговорил он, подаваясь вперед. – Как только состоится суд и казнь, мы собираемся опубликовать об этом роман с продолжением. А вам доводилось когда-либо слышать об этом деле?

– Знаю ли я о нем! Да моя консьержка целыми днями только об этом и говорит. Насколько я понимаю, в конце концов его все-таки изловили и доставили в Париж.

Дюпре кивнул.

– Идеальный сюжет, наши читатели любят такие истории, и я уже поручил одному из своих людей собрать все факты и написать на эту тему роман с продолжением. Первая публикация ожидается месяца через три. Кстати, а вы не хотели бы сделать афишу для него, а?

– Нет… не думаю, – покачал головой Анри, не ожидавший такого поворота разговора. – Афишами я сейчас практически не занимаюсь. Да к тому же через несколько месяцев должен уехать в Лондон, там будет моя выставка…

Мириам с улыбкой глядела на него через стол, и ему показалось, что она как будто желает подбодрить его этим взглядом.

– Хотя… подождите-ка! Скорее всего, я возьмусь за это. Человек, всходящий на плаху… Это замечательный сюжет для афиши…

Всю дорогу, пока они возвращались на улицу Пти-Шампс, он пребывал в приподнятом настроении.

– Афиша получится просто сногсшибательная, как ты думаешь? Говорят, что да Винчи имел обыкновение посещать казни и делал зарисовки лиц осужденных. Я, конечно, не да Винчи… Самое потрясающее выражение ужаса, когда-либо запечатленное художником, можно увидеть на фреске «Страшный суд» Микеланджело на алтарной стене Сикстинской капеллы. Это лицо человека, узнавшего, что он попадет в ад. Видна только половина его лица, но от этого зрелища просто кровь стынет в жилах. Кстати, а почему ты мне кивнула?

– Я не кивала. Я просто улыбнулась в надежде, что ты все же согласишься взяться за эту афишу. У тебя обязательно получится нечто грандиозное. Возможно, ты даже разрешишь мне посмотреть, когда будешь делать пробный оттиск. Как ты думаешь, папаша Котель не станет возражать?

– Ну, разумеется, нет. Он будет дергать себя за бороду, чесать затылок, делать вид, что занят самым трудным делом на свете, но ему будет приятно. Кстати, а как тебе показался Дюпре?

– Не очень. Он не глуп, но предсказуем и слишком самонадеян. Ему нравится кичиться своим богатством. Он, наверное, дюжину раз сообщил мне о своих конюшнях с чистокровными скакунами и яхте в Монте-Карло.

Когда фиакр остановился перед ее домом, Мириам набросила на плечи накидку и нежно чмокнула Анри на прощание.

– Вечер был замечательный, – проговорила она. – Я бы пригласила тебя зайти, но уже очень поздно.

– Я понимаю, – кивнул Анри, стараясь скрыть разочарование. – Тогда до завтра?

– Нет… не до завтра, если не возражаешь. На этой неделе мы почти каждый вечер отправлялись на какой-нибудь прием. Мне нужно выспаться. Давай лучше встретимся послезавтра. Надеюсь, ты не против?

– Ну, разумеется, против, – улыбнулся Анри. – Очень против, но я все понимаю. – Два дня без нее – целая вечность… – Спокойной ночи, дорогая. Тогда в пятницу, как всегда, на том же месте.

Он проводил ее взглядом, видел, как она пересекала запорошенный снегом тротуар и ветер теребил подол ее платья. В дверях она обернулась и помахала ему. А затем осталась только непроглядная пустота холодной ночи.

В последующие недели они виделись гораздо реже. Иногда Мириам под тем или иным предлогом отказывалась встретиться с ним на их привычном месте. И тем не менее Анри отправлялся на Вандомскую площадь и издалека наблюдал за служебным входом дома Пакен, каждый раз боясь увидеть, что Мириам ждет кто-то другой. Но она ни с кем не встречалась и всякий раз шла прямиком домой. И все же, оказываясь с ней наедине, он не мог скрыть своих подозрений, задавал множество вопросов, пытатясь подловить ее на противоречиях.

В конце концов терпение Мириам лопнуло.

– Нет, это невозможно! Так не может больше продолжаться! – воскликнула она в один из вечеров, прижимая ладони к вискам. – Я бы никогда не стала терпеть ни от одного мужчины того, что терплю от тебя!

– Это потому, что тебе меня жаль, да? Ты жалеешь меня, ведь я калека. Ну, скажи, скажи, что это так!

– Прекрати! Ради бога, Анри, перестань! Ты сам не ведаешь, что говоришь. Ты осквернил все то хорошее, что было между нами. Я жалею, что вообще встретила тебя. Да, жалею! Я не хочу больше тебя видеть! Никогда!

Эти слова привели его в чувство. Лицо залила мертвенная бледность.

– Пожалуйста, Мириам, умоляю, не прогоняй меня! Я не смогу жить без тебя. Ты все, что у меня есть. Клянусь, я больше никогда не буду задавать вопросов, никогда не усомнюсь в тебе. Но только не прогоняй меня!

Она безнадежно смотрела в его страдальческие глаза. Видела, как дрожат его пухлые губы, и эти жалкие ножки…

– Ну ладно, – простонала она. – Ладно. Давай попытаемся еще раз.

Хотя были в их отношениях и счастливые моменты. Они снова стали ходить в Лувр, снова смотрели на Венеру Милосскую. В конце концов Анри рассказал ей давно обещанную историю о Филиппо Липпи и его Мадонне.

– Ее звали Лукреция Бути. Это была юная, белокурая флорентийка – и к тому же монашка. Он же – сам странствующий монах – уже далеко не молод. Впервые Липпи увидел девушку, когда работал над фреской в часовне ее монастыря, и упросил мать настоятельницу разрешить ей позировать для него. Они полюбили друг друга и, когда фреска была закончена, вместе бежали из монастыря. И как говорится во французских легендах, у них было много детей, а затем они поженились и жили долго и счастливо.

Однажды Анри сказал Мириам:

– Помнишь, я тебе рассказывал про книжку Клемансо? Так вот, я наконец начал работать над ней. Если помнишь, это сборник еврейских рассказов. Было бы просто здорово, если бы ты могла показала мне район Тампль. Я никогда не был там и хотел бы сделать несколько набросков.

Поездка по еврейскому району стала для Анри сродни путешествию по далекой загадочной стране, раскинувшейся в самом центре Парижа. Вывески здесь были на иврите, а люди разговаривали на странном, непонятном языке. Мириам показала ему дом, в котором выросла в нужде и одиночестве. Она рассказывала ему забавные истории об этих местах и людях, с которыми когда-то была знакома: о булочнике, у которого в свое время покупала мацу для еврейской Пасхи, синагогу на