Господин Моцарт пробуждается - Ева Баронски

группа людей, занятых беседой, большинство в темных, почти строгих одеждах. Если бы среди них яркими мазками не блистало несколько женщин, Вольфганг предположил бы, что это поминки. Скрипача он не видел. Отодвинувшись от окон, он прошел вдоль фасада, а потом уселся на ступенях дома напротив. Он осторожно вытянул ногу, но боль в ступне все не прекращалась, как будто желая помешать Вольфгангу двинуться дальше. Скованный свинцовой усталостью, тоской и страхом, он смотрел, как в трактир заходят новые люди, которые, очевидно, все знают друг друга, жмут друг другу руки и обнимаются. Потом он наконец разглядел и скрипача, тот стоял спиной к Вольфгангу и говорил с массивным, лысым мужчиной в белом переднике, который непрерывно жестикулировал. В конце концов скрипач протиснулся сквозь толпу, раскрыл инструмент и начал водить смычком по струнам. Несмотря на огромное окно, звуки почти не проникали наружу, Вольфгангу приходилось смотреть очень внимательно, чтобы понять, что он играет. Это была простая мелодия, маленькая пьеска, ему незнакомая. Он вынул руки из карманов и сунул под ягодицы. Холод камня пробирал до костей. Как бы ему хотелось сидеть в теплой зале — сосиски с соборной площади давно уже остались в прошлом, а от мысли о большой кружке пива он почти впал в меланхолию. Глаза слипались, люди за окном трактира расплывались, а в голове звучали недописанные такты из Domine. Repraesentet eas in lucem sanctam[13]. Он прищурился, пошмыгал носом и вытер глаза рукавом.

Затем он встал. Терять было нечего, в худшем случае вышвырнут на улицу — околеть от холода на крыльце он всегда успеет.

Вольфганг плотно прижал лицо к входной двери, так что стекло у него перед носом запотело. Внутри проплыла женщина. По спине ее струились темные, блестящие волосы, грудь была затянута темным материалом, прилегавшим так плотно, что обрисовывалась каждая выпуклость, а снизу на ней была только своего рода набедренная повязка, еле прикрывавшая упругий зад. Вакханка! Вольфганг не мог отвести взгляд от ее бесконечно длинных ног, словно источающих свет. Не дыша, он вошел в трактир и пробился через толпу, глаз не сводя с прекрасных бедер. Вдруг он наткнулся на широкую спину, расплескав чей-то бокал; вино пролилось ему на руку.

— Прошу прощения, — поспешно сказал Вольфганг и потер свой жакет. Окружающие расступились, взгляды их наводили на мысль о булавках, на которые накалывают и поворачивают мертвое насекомое, чтобы получше его рассмотреть; он оглядел себя с головы до ног, свои безвкусные панталоны и грязный камзол. Тут он услышал скрипку и удивленно поднял взгляд. Звук был совсем не такой, как на соборной площади, а скованный, робкий, безрадостный, и сразу смолк. Бормоча новые извинения, он пробирался мимо гостей, пока не увидал скрипача. Рядом с ним опять стоял человек в белом фартуке.

Вольфганг услыхал, как тот что-то настойчиво выговаривает музыканту:

— …Ненадежно… нарушили договор… — а скрипач возражал тихо, так, что Вольфганг не разбирал слов.

— Никаких следующих разов! — прикрикнул толстяк, про которого Вольфганг решил, что это трактирщик. — Если твой придурок-пианист не придет сию секунду, то следующих разов не будет. Усек?

Вольфганг перевел взгляд с бледного, окаменевшего лица скрипача на его скрипку. Рядом стояло черное полированное фортепиано. Выглядело оно не так, как знакомые ему инструменты: цельный корпус без ножек доходил до пола. Ему показалось также, что оно в полтора раза шире, чем нужно. В самом деле — здесь было семь октав, на две больше, чем обычно — какие открывались нежданные возможности! Он смело подошел к инструменту и уселся на табурет.

— Нижайше прошу извинить мою задержку, каковая, несомненно, и послужила причиной раздора, — сказал он так громко, что трактирщик от неожиданности вздрогнул.

Вольфганг примерился к клавиатуре, взял аккорд, затем другой, насторожился, замер и посмотрел себе на руки. Он удивленно извлек несколько отдельных звуков, наконец прошелся каденциями по всей клавиатуре и, смеясь, покачал головой. Ей-богу, эта штука была настроена минимум на четверть тона выше, чем надо! То же самое он уже отмечал у скрипки на соборной площади. Значит, не ошибка, а, видимо, новая мода. Ладно, можно привыкнуть. Как и к тому, что клавиши явно шире, чем те, на которых он играл до сих пор — всего лишь дело привычки, манеры игры. Любопытствуя, какими еще причудами угостит его музыка нового времени, он улыбнулся трактирщику, растопырил пальцы пошире и заиграл. Вольфганг начал с только что услышанной пьесы, потом сыграл ее на четыре голоса и добавил небольшой контрапункт.

Скрипач не сводил с него глаз, словно увидал привидение; наконец ему удалось пристроить скрипку под подбородком.

— Спасибо, — буркнул он Вольфгангу, когда трактирщик ушел.

Вольфганг облегченно вздохнул. Наконец-то он попал в более-менее знакомую обстановку, хотя инструмент у него и оказался порядочной развалиной. Средние октавы были так расстроены, что еле-еле удавалось избегать режущих фальшивых тонов. Однако и мелодии скрипача, которым он аккомпанировал, не содержали желанной прелести нового: размеренные пьесы, временами напоминавшие ему венгерскую и богемскую музыку. Похоже, вкусы не так уж и изменились. Двести лет? Конечно, это трактир, хотя и не из дешевых. Того, что его интересовало, здесь все равно не сыграют. Как бы то ни было, он радовался, что сидит в тепле, аккомпанировал скрипке и старался не обращать внимания на изысканные запахи блюд, разносимых у него за спиной.

Когда с едой было покончено и перешли к напиткам, а в трактире так расшумелись, что Вольфгангу приходилось с силой переигрывать голоса, музыкант отложил скрипку.

— Нужно перерыв! — Он перевел дух, выпил глоток воды и отставил стакан обратно, на узкую длинную полочку, укрепленную на стене. Потом он ушел за дверь с буквой «М». Что бы это могло быть? Наверно, выход во двор к нужнику. М — это «местечко»?

Вольфганг придвинул один из высоких табуретов к полочке, раздумывая, не выпить ли воды из стакана скрипача или понадеяться на что-нибудь получше, как вдруг его взгляд упал на яркую, искусно напечатанную афишку в стеклянной подставке на полочке. На ней была надпись: «Мир полон открытий». Сказано будто специально про него; ом полистал стопку это оказалась целая пачка одинаковых с страниц, значит, скорее всего, ему что-то предлагали Он украдкой поглядел по сторонам, взял одну страничку, но так и не смог придумать, что могли предлагать под названием «бонусная программа для пенсионеров». На листовке была приделана табличка, на которой блестела серебряная надпись: Макс Мустерман[14]. Вольфганг провел пальцем по буквам и замер от испуга. Бумага оказалась совершенно плоской, буквы не выступали над ней, как ему