Земля под снегом - Эндрю Миллер

говорила: пеньюар, хотя скорее это был капот или даже халат, впрочем, очень даже симпатичный, стеганый, с рисунком из желтых и оранжевых роз. Ступни сами нашли шлепанцы у края кровати. Она раздвинула занавески перед маленьким окном с глубоким подоконником и поглядела в туман. День начинался сызнова. Третий раз? Первый был, когда она услышала звонок на тисмейде[16] и все прочее, что проделывала эта машинка. Щелчки, шипение. Он спросил, хочет ли она чашку, но она не хотела, только спать. Слышала ли она, как он вышел? Или уже была с русскими и с грибами? Раньше всегда поднималась приготовить ему завтрак, но последний месяц перестала, остается в постели. Он сам это предложил. И, может быть, очень даже доволен утренней самостоятельностью. Так, возможно, ему и проще. Тост, мармелад, новости по Би-би-си. Как бы то ни было, он не жалуется.

Второе пробуждение было из-за телефона. Третье сейчас: день за окном, окутанные деревья по ту сторону дороги, оцепенелый дом, ее собственное оцепенение, прохладный воздух около стекла. Она прикрыла глаза. Начинается? Последнюю неделю ее не тошнило; она надеялась, что с этим покончено. Эрик сказал – вероятно; ну, или вполне возможно. Она прошла по коридору в туалет рядом с ванной и встала в ожидании. Там имелось окошко размером с ее лицо, и она, чтобы отвлечься, выглянула. Это была другая сторона дома, снаружи сад позади него, ясень, часть поля. Ферму из-за тумана видно не было. Ей становилось легче. Ничто не вечно, все проходит. Она переместилась в ванную, дернула шнур, зажигая свет, скинула шлепанцы и встала на весы. Цифирки побежали, остановились. Она сошла с весов и направилась к зеркалу. Оно было в полный рост и привинчено к стене между дверью и радиатором. Она подняла ночную рубашку. Пристально посмотрела на себя, тронула кожу, повернулась боком, вгляделась еще раз, затем позволила рубашке упасть, застегнула пеньюар и всунула ноги обратно в шлепанцы.

В спальне почистила зубы перед раковиной. На стене над умывальником висела репродукция старой картины – «Портрет четы Арнольфини». Свадебный подарок от одного из друзей Эрика, с которым он изучал медицину в Манчестере. Подарок, возможно, шутливый – у друга была ироническая жилка. Если так, шутку свою он не объяснил, по крайней мере ей, хотя танцевал с ней на свадьбе. Может быть, посчитал, что они сами должны понять.

Изображены были мужчина и молодая женщина. У мужчины – лошадиное лицо без единой волосинки. На нем большая темная шляпа, настолько же темная, насколько он бледен лицом. Одной рукой он держит – не стискивая, но, думалось ей, с некой символической уверенностью – руку супружницы. Другую руку приподнял, то ли благословляя, то ли призывая ее умолкнуть, ее и всех, пока мозг позади этого длинного белого лица решает какую-то задачу. Она одета в зеленое. Беременна или выглядит беременной, свободная ладонь лежит на раздутой зелени платья. Трудно сказать, куда она смотрит. Не на него, не на супруга. На заднем плане кровать с красным пологом. Наверху затейливая латунная люстра, на стене зеркало, выше него какая-то надпись, за открытым окном угадывается дерево. Все в этой картине затаило дыхание, она вся – пауза, длящаяся сотни лет, вопрос, ожидание, в ней ничто не может двинуться, пока он не опустит руку и не сообщит, чтó он надумал. Тогда она сможет поднять глаза и сказать свое. Если ей позволено говорить вообще.

Она иногда думала, что лучше бы Эрик эту репродукцию не вешал. Ей казалось, он ее даже не замечает. Его не интересовала живопись. Она бы предпочла что-нибудь приятное кисти Ренуара, или зеркало, или просто стену. От этой картины исходила какая-то неизвестность, тайна какая-то. Головоломка.

Она убрала кровать, подняла с ковра с его стороны чашку и блюдце и пошла к лестнице. На полпути вниз услышала звук – словно открылась входная дверь. Замерла на ступеньке и придержала дыхание. Что, перепутала дни? Это миссис Радж вошла? Но не слышно возни, не слышно, как она снимает пальто, нет ее приближающихся шагов через гостиную.

Она отнесла чашку с блюдцем на кухню, поставила в раковину и вышла в прихожую. Оказалось – почта. Она была рассыпана на коврике. Перебрала ее, ища голубой конверт авиапочты, розовые марки с реактивным лайнером, с куполом здания, напоминающего собор Святого Павла, – Капитолий, кажется? Или Сенат? Она ждала письма, но Вероника ненадежная корреспондентка. Неделями ничего, потом вдруг страницы и страницы крохотным почерком, сплошь сплетни и хихи-хаха. И порой посылка – впрочем, с лета не было ни одной. Ну, сестра занятой человек. У нее работа! Работа плюс муж.

Вся почта была Эрику. По большей части, похоже, счета, которые он имел смешную привычку просто выбрасывать. Она положила все это на шкафчик с проигрывателем и пластинками и вернулась на кухню. Вдруг почувствовала сильную жажду, жажду и голод. Стоя выпила перед раковиной кружку воды, затем включила электрический чайник, отрезала кусок хлеба, обильно намазала его маслом и, не садясь, начала есть, держа хлеб двумя руками и глядя в окно. Я как мышь Ханка Манка[17], подумала она и впервые за утро улыбнулась.

Отрезала еще один ломоть хлеба. Этот намазала мармеладом, который сварила сама по маминому рецепту. Пятнадцать банок в прохладной кладовке: Померанцевый 1962. Не такое прозрачное желе, как хотелось бы, но все же есть чем гордиться, и она к слову упомянула мармелад маме, с которой раз в неделю говорила по телефону.

Чем сегодня заняться? Ей противно было считать себя… какой? Ленивой, разболтанной, инертной, равнодушной. Противно было думать, что она выглядит так в глазах Эрика или даже в глазах миссис Радж. Ведь по натуре она труженица; что-что, а это она о себе знала. Когда они с Вероникой росли, именно сестру ругали, и не без оснований, за безделье, за пустую мечтательность. А сейчас у Вероники есть работа. Какая именно, Айрин не было вполне ясно. В одном из писем говорилось, что она прославленная машинистка в университетском офисе, но, судя по всему, там нечто большее. Так или иначе, она не валялась по утрам в постели, жалея себя.

Айрин вымыла руки, тщательно вытерла их чистым полотенцем и пошла к полке на дальней стене кухни, где стояло ее собрание поваренных книг. Она сняла оттуда «Современную практическую кулинарию». Сняла «Энциклопедию мировой кулинарии». Сняла свою любимую «Средиземноморскую еду» Элизабет Дэвид. Эту книгу ей подарила Тесса, ее «эстетствующая подруга», как ее называл Эрик. Тесса жила в Лондоне и крутила роман с