Юркие люди - Анна Андреевна Лужбина

Мужчина не был похож на того, кто хотел бы стать мужем. Он положил на столик борсетку, постучал пальцами. Эмилия не знала, нравится ли ей, когда у мужчины накрашены ногти. Он предложил Эмилии снова стать известной и сказал, что знает про маму. Что это отдельный талант, который мало кто ценит. Куда проще быть поэтом, чем не быть, а казаться.

Мужчина предложил подписать договор, потом показывал каких-то людей, тоже похожих, – по те– лу, по духу. Он сказал, что Эмилия сможет расторгнуть договор, если захочет. Он сказал, что это надежно, когда профессионалы следят за жизнью, ведут ее по проверенному сценарию. Эмилии нужно будет часто фотографироваться, а еще подправить скулы, нос и губы. Ей нужно будет сократить имя до Ми, чтобы не было сложно и старо.

Ми согласилась: она думала про талант, не такой, как обычный талант. Что все это снова что-то такое, что она хорошо уже знает. Ей объяснили, что нужно сниматься три раза в неделю в специальном месте, дали пароль от аккаунта с фотографиями и словами.

Ми несколько раз выкладывала фото лимонного дерева, но его сразу же удаляли. Лимонное дерево росло будто бы в обратную сторону. Ми хотела спросить у подписчиков, как его можно спасти, но не успевала прочитать ответы.

Ми платили немного денег, а иногда подходили в метро, с кем-то путали. Ми не была поэтессой, а теперь не была блогером. Она переехала из маленькой комнаты в маленькую квартиру и перевезла с собой умирающее лимонное дерево. Она думала перевезти еще что-то, но все вещи казались ненужными.

Через полгода Ми уже была совсем не похожа на Эмилию. У нее было другое лицо, ее не узнали бы в родном городе. Нос почему-то стал не таким крепким, как в первые недели после операции. Скулы уплывали в щеки, нарощенные ресницы кололи веки, их нужно было постоянно менять. С новым лицом было неудобно, как с новой обувью. Ми хотела позвонить куда-нибудь, чтобы ей помогли, но звонить было некуда: как правило, это ей звонили.

В одно утро она не смогла зайти в свой аккаунт, ее не позвали на новую фотосессию. Ми посмотрела на свою страничку со стороны, там продолжали выкладывать фотографии. Девушка из новых постов была очень похожа на Ми, но выглядела привлекательнее. Наверно, нарощенные ресницы держатся у нее вечно, а нос твердый и маленький.

Скоро закончились деньги, нечем было платить за квартиру. Ми почему-то подумала, что поняла это заранее. Ми вернулась на старую простую работу, ее там никто не узнал. В ее аккаунте множились фотографии все той же новой девушки. А в один вечер появилось объявление, что Ми устраивает встречу с подписчиками в каком-то там клубе.

Из клуба был онлайн-репортаж: Ми с мамой, с друзьями и даже с новой любовью. За их спинами играет оркестр, в нем много трубачей, а еще есть большой барабан. Мама вздрагивает от взрывов хлопушек, ее губы шевелятся, будто она на кухне смотрит в окно.

Ми рассказывает про свою жизнь, она – маленький поэт в маленьком городе. Ми рассказывает про торт «Птичье молоко», про голоса ангелов, про книжки и радио, но молчит про лимонное дерево. Теперь Ми – это кто-то, не знающий про лимонное дерево. Ми поднимает бокал, произносит «чин-чин» и смотрит внимательно в камеру.

Телефон разрядился, в черном экране видно только ее отражение. Она легла под лимонное дерево; ощущение было как после экзаменов. Кажется, эту историю больше никто не вспомнит. Оставшиеся здоровые листья были похожи на головастиков. В следующем году дерево может дать первые лимоны. Завтра утром она придумает себе имя, не похожее на те, что были.

Дымок

Мой пугливый Ирис сбежал из левады и объел соседские елки. Лапы этих елок свисали над главной дорогой, как волшебные яблоки: подходи и ешь. Ирис и съел всё, до чего мог дотянуться, пока я его искала. Когда он увидел меня, то пошел навстречу, размахивая хвостом и по– лошадиному улыбаясь. Я улыбнулась так же, потому что люблю подражать животным.

Я повела Ириса домой, но замерла на перекрестке, услышав дикий вопль. С косой березы у моей головы взлетели птицы. Стало тихо, я медленно обернулась: ко мне бежал сосед в красных резиновых сапогах. Он кричал что-то неясное, а когда приблизился – резко остановился. Его лицо испугало меня еще больше вопля. Глаза маленькие, будто недавно ими заряжали пистолет. Дутый нос заваливается на сторону.

Сосед дал рассмотреть себя, а потом прохрипел, чтобы я платила за елки. Эти елки какой-то особенно редкой породы и дорого стоят. Я ответила правду: деревья не могут быть чьими-то, они не рабы и принадлежат только самим себе.

Сосед обозвал меня чокнутой шлендрой и сказал, что я не могу обучать верховой езде, что у меня вялая шизофрения. Я хотела расспросить его о вялой шизофрении, но не успела. Он продолжил, что нужно отобрать мою конюшню и всех животных, даже крольчат, и собак, и куриц. Меня нужно увезти в дурку или в тюрьму, а может быть, – в зоопарк.

Я набрала воздуха и стала орать в ответ. На наш ор с третьей дороги перекрестка подбежала еще одна соседка. Она ходила ко мне заниматься верховой ездой и всем рассказывала, что приехала сюда писать книгу. У нее городской вид и приятный голос (потому что тихий). Она пользуется духами и пахнет не как человек, а как вещь. Кони ей поэтому не доверяли. Вчера я видела, как она читает в лесу, сидя на неудобном пеньке, и грызет яблоко.

Писательница говорила что-то, но казалось, что она просто открывает рот и двигает бровями. Я кинула в соседа хлыстиком, но не попала.

Я снова закричала правду: сосед запускает по пятницам петарды, и все животные этого боятся. Он громко включает музыку, когда выпивает со своими дикими друзьями. А главное – у соседа живет собака Нана, которую он запирает в сарае и не кормит.

Сосед тряс телефоном в кулаке, а потом поднес этот кулак к уху. Он стал звонить в полицию и юлил глазками по сторонам. Писательница говорила лишнее, пытаясь нас успокоить. Я заплакала, Ирис высоко заржал, в небе сгущались темные тучи. Солнце исчезло. Мы с Ирисом пошли домой, не оборачиваясь.

Когда я плачу, со слезами выходят слова, и мне нечего говорить. Взгляд писательницы прожигал мою спину ненужным сочувствием. Кажется, она плелась за нами, и мы пошли